Эммануэль - Эммануэль Арсан

Массажистка немедленно возобновила свои заботы о плечах, руках,лодыжках клиентки. Эммануэль медленно приходила в себя. Она открыла глаза иулыбнулась слабой, извиняющейся улыбкой. Юная сиамка ответила ей понимающейгримаской и что-то произнесла вопросительным тоном. И тут же, протянув длинныетонкие пальцы к своему низу живота, приподняла брови, как бы спрашиваяпозволения. «Да», – кивнула Эммануэль. Руки, снабженные вибромассажером,тщательно трудились на поверхности и в каждой складке внутри, зная всовершенстве искусство извлекать максимум наслаждения. Без всякойпредосторожности, не давая передышки, уверенная в результате сиамка-волшебницавиртуозно дополняла электрическую мощь инструмента порханьем, легкимцарапаньем, растиранием.

Эммануэль сопротивлялась изо всех сил, но ее хватилоненадолго. Она начала содрогаться столь сильно, что на лице массажисткиотразился даже легкий испуг. И долго после того, как руки оставили ее,Эммануэль продолжала извиваться, судорожно вцепившись пальцами в край белогостола.

Когда они встретились у выхода, Ариана сказала:

– Жаль, что стены все-таки довольно плотные. Когда ты тамбыла, тебя можно было заслушаться. Теперь можешь меня не уверять, что ты большевсего любила математику.

Мари-Анж уже четвертый день кряду приезжала к Эммануэль впослеобеденное время. И всякий раз подвергала хозяйку обстоятельному допросу,интересуясь – и удовлетворяя свой интерес – различными деталями: чтопроделывала ее подруга с мужем в реальной жизни, какие сцены проносились в еевоображении.

– Если бы ты в самом деле отдавалась тем мужчинам, которымты отдаешься в своих фантазиях, – заметила она однажды, – ты стала бы настоящейженщиной, с тобой все было бы кончено.

– Ты хочешь сказать, что я бы умерла? – засмеяласьЭммануэль.

– Почему же это?

– Ты что, считаешь, что заниматься любовью с мужчинами можнотак же часто, как в одиночку?

– А почему нет?

– Милая моя, это же очень трудно – отдаваться мужчине.

– Но тебе же не трудно ласкать себя?

– Нет.

– Сколько раз в день ты этим занимаешься, когда у тебяканикулы? Теперь?

Эммануэль стыдливо улыбнулась:

– Ты знаешь, вчера я постаралась. Мне кажется, разпятнадцать, не меньше.

– Есть женщины, которые столько же раз в день исполняют этос мужчинами.

Эммануэль покачала головой:

– Да, я знаю, но это меня не привлекает.

И постаралась объяснить:

– Поверь мне, мужчина не всегда так прекрасен, как тебеможет показаться. Это тяжело, это долго, это даже больно иногда. И, конечно же,он совсем не знает способа, который больше всего приятен женщине.

Как ни странно, при всей свободе их отношений, в одномпункте Эммануэль не осмеливалась быть с Мари-Анж откровенной до конца. Иногдатолько неловко, с трудом позволяла она себе намеки, не уясняя, однако, понялаее девочка или нет. Она сама не могла объяснить себе эту робость – ведь ничто вповедении ее подруги не заставляло Эммануэль быть застенчивой и скрытной: едвапоявившись, Мари-Анж сразу же раздевалась, ей ничего не стоило сбросить с себявсе по первой же просьбе Эммануэль, и чаще всего подруги проводили время назатененной террасе совершенно нагими. И, несмотря на все это, возбуждение,овладевавшее Эммануэль, выражалось лишь в том, что она разнообразила практикуна собственном теле, никогда не решалась ни притронуться к телу подруги, нипопросить, чтобы та прикоснулась к ней, хотя хотелось ей этого до смерти. Стыди бесстыдство боролись в ее душе. Доходило до того, что она спрашивала себя неища, впрочем, точного ответа, – не есть ли эта необычная скромность исдержанность на самом деле лишь высшая утонченность, которой безотчетнотребовала ее чувственность; не есть ли отказ от тела Мари-Анж, к которому онасебя приговорила, более изощренное и изысканное наслаждение, чем простаяфизическая близость. В этой ситуации, стало быть, когда девчонка располагала еюкак угодно, ни в чем не уступая себя, для Эммануэль открылся не источникстрадания, а необычное, тонкое наслаждение.

И точно такое же, неведомое прежде наслаждение заключалосьдля Эммануэль в тайне, которая окутывала сексуальную жизнь Мари-Анж. Эммануэльпонимала, что согласившись не нарушать этой тайны, она испытывает большерадости и плотской, и духовной; ей было сладко ставить спектакли сладострастия,а самой не видеть сцен, поставленных по той пьесе другим режиссером. И если онакаждый день с таким нетерпением ждала появления своей маленькой подружки, тоглавным образом не для того, чтобы видеть ее наготу и быть свидетельницей еепохотливых забав, а чтобы самой – что было, разумеется, более смелым иволнующим, – вытянувшись в шезлонге, ласкать себя под испытующим взглядомМари-Анж. Очарование не исчезало и после ухода подруги: Эммануэль по-прежнемувидела перед собой удивительные зеленые глаза и до самого вечера продолжаласвои занятия любовью.

Мать Мари-Анж пригласила Эммануэль на очередную чашку чая посредам. В большом, хорошо обставленном салоне Эммануэль обнаружила дюжину дам,ничем на первый взгляд не отличимых друг от дружки. Она пожалела, что не можетостаться наедине со своей наперсницей: та с видом благопристойной девочкисидела на ковре посредине комнаты. И тут Эммануэль увидела новую гостью, сразуже резко выделявшуюся на фоне всего общества.

Вновь прибывшая напомнила Эммануэль дорогих ее сердцупарижских манекенщиц. У нее была их стройная фигура, их выражение некоейусталости на лице, их умение держаться на расстоянии от других. Рот слегкаприоткрыт «уста, как роза», черные брови над удлиненными глазами. Эммануэльподумала, что она единственная в этом обществе, которая может понимать,благодаря своему опыту, что может скрываться под этой подчеркнутой скромностью,что эта красота должна быть страстной и необузданной. Она помнила, как частооткрывала под масками своих подружек, под «строгим образцом всех гордыхизваяний» бодлеровские «благовонья, чары, поцелуи». Мраморные статуи моглипревратиться в плоть, но мужчина, веривший в рай недоступный и в боговбезжизненных, по-прежнему тянул руки к статуе, и возлюбленная плоть пребывалакамнем.

Эти воспоминания наполнились сейчас для Эммануэльдвойственным ощущением, где было поровну и от привкуса ее школьных забав и оттого, что она испытывала в примерочных парижских магазинов моды. Ей самойзахотелось быть произведением искусства, прибывшим в Бангкок в видебесформенной глины и только здесь обретающим форму. И хотя она не моглаотчетливо представить себе, во что выльется эта форма, но ей подумалось, чтобыло бы прекрасно, если бы однажды она стала таким же совершенным существом,как эта рыжеволосая красавица стала созданием блестящего мастера, гордящегосяделом своих рук.