Истории о динозаврах - Рэй Брэдбери

Я сидел в машине и слушал, слушал. Я не различал ни маяка, ни луча света в Одиноком заливе. Я лишь слышал Сирену, Сирену, Сирену. И звучала она как зов чудища.

Я сидел там и жалел, что сказать мне нечего.

Дверь открылась во тьму. Чей-то голос рявкнул: «Закройте!» – точно пощёчину отвесил. Гость прошмыгнул внутрь. Дверь грохнула. Он выругался про себя. Тот же неприятный голос подчёркнуто-страдальчески протянул:

– Господи. Это вы, Тервиллигер?

– Да, – подтвердил Тервиллигер. Справа от него на тёмной стене кинозала смутно белел экран. Слева в воздухе выписывал огненные арки огонёк – кто-то разговаривал, зажав в губах сигарету.

– Вы опоздали на пять минут!

«Вас послушать – так на все пять лет», – подумал Тервиллигер.

– Просуньте ваш фильм в дверь проекционной. Да пошевеливайтесь там!

Тервиллигер сощурился.

Ему удалось рассмотреть пять обширных кресел. Сопя и тяжело дыша, обильная чиновничья плоть шевелилась и ёрзала, перетекая к креслу посередине, где, почти в полной темноте, сидел и курил какой-то мальчуган.

Нет, поправился Тервиллигер. Никакой не мальчуган. Это он. Джо Кларенс. Кларенс Великий.

Крохотный ротик открылся и закрылся точно марионеточный, выдыхая дым.

– Ну?

Тервиллигер проковылял назад и передал плёнку киномеханику; тот сделал непристойный жест в сторону кресел, подмигнул Тервиллигеру и захлопнул дверь кинобудки.

– Господи ты боже мой, – вздохнул тонкий голосок. Зажужжал зуммер. – Механик, запускай!

Тервиллигер ощупал ближайшее кресло, ощутил под рукой чьё-то тело, отпрянул и остался стоять, кусая губу.

С экрана хлынула музыка. В шквале барабанного грохота рождался его фильм.

Зазвучали негромкие иронические аплодисменты: в центральном кресле детские ручонки несколько раз мягко соприкоснулись в хлопке.

Тервиллигер зажмурился. Снова зазвучала музыка, выдернув его из задумчивости. Последние титры поблёкли, утонули в мире первозданного солнца, сырой хмари, ядовитых дождей и буйной растительности. Утренние туманы растекались по вековечным морским побережьям, где ветер рассекали громадные летучие порождения снов и кошмаров. Птеродактили, эти смертоносные коршуны, гигантские треугольники, состоящие из костей и прогорклой кожи, бриллиантовых глаз и покрытых налётом зубов, пикировали вниз, хватали добычу и взмывали прочь, держа вопящее мясо в пастях-ножницах.

Тервиллигер заворожённо впился глазами в экран.

В зелёных кущах джунглей – шорохи и шелесты, гудят насекомые, подёргиваются усики, в жирной маслянистой слизи плещется слизь, броня налеплена поверх брони. На солнечных полянах и в сумраке рыщут ящеры – детища безумных воспоминаний Тервиллингера о мести, облечённой в плоть, и о панике, обретшей крылья.

Бронтозавр, стегозавр, трицератопс. Как легко слетают с губ эти неуклюжие многотонные имена!

Гигантские чудища точно уродливые машины войны и смертоубийства, раскачиваясь, брели по заросшим мхом лощинам, на каждом шагу сминая тысячу цветов, внюхиваясь в воздух, раздирая небеса надвое каждым воплем.

«Мои красавчики, – думал Тервиллигер, – мои ненаглядные милашки. Сплошь жидкий латекс, резиновая губка, стальные сочленения на шарнирах, все они – вымечтаны во сне, вылеплены из пластилина, сварены и заклёпаны, скручены-перекручены и оживлены вручную. Половина их – не больше моего кулака, остальные не крупнее той самой головы, из которой они взялись».

– Господи милосердный! – раздался из темноты тихий восхищённый голос.

Шаг за шагом, снимок за снимком, стоп-кадр за стоп-кадром, он, Тервиллигер, провёл своих зверюг через все позы: смещал каждую фигурку на долю дюйма, фотографировал, сдвигал ещё на волосок, фотографировал снова, на протяжении долгих часов, и дней, и месяцев. А вот теперь эти уникальные картинки, эти жалкие восемьсот футов киноплёнки, стремительно прокручивались в проекторе.

«Смотрите! – подумал он. – Я никогда к этому не привыкну. Смотрите! Они оживают!»

Резина, сталь, пластилин, змеиная латексная оболочка, стеклянный глаз, фарфоровый клык – всё это неуклюже бредёт, тяжело топочет, широко шагает грозными стадами через ещё безлюдные континенты, через ещё несолёные моря, как если бы миллиард лет сгинул в никуда. Они и вправду дышат. Они и впрямь сотрясают воздух громом. Невероятно!