Доза - Алиса Истомина

В общем, мы целый год провели в ожиданиях встреч, очередных расставаниях, мыпроводили сутки вместе, общаясь и занимаясь сексом. У нас всё получилось. Я стала его первой женщиной, при мне ему не стыдно, если не встаёт, не стыдно громко стонать, не стыдно всё. Только Веньковский постоянно мне напоминал, что чувств у него ко мне вовсе нет, просто я для него близкий человек. Я была подругой, сестрой, мамой, женой, любовницей, но только не любимой. Такая вот близость. Она дарила нам страсть, переживания и подъём. Все были довольны. Пока в один из моментов, когда мы просто сходили с ума от наших чувств, Веньковский не предложил мне переехать к нему, в другой город, попробовать устроить нашу жизнь хоть и условно совместную, но всё-таки личную для каждого. И что мне было делать? Что делает человек, когда его ничто и никто не держит? Конечно, я согласилась. Даже нашла предварительно работу. Мои предыдущие игры в наркоманов были детскими по сравнению с жизнью Пьера. Я знала, что меня ждёт, знала, что на пользу это пойдёт мне, навряд ли, поэтому далаперед отъездом себе слово, твёрдое и ответственное. Не пробовать ничего такого, что может мне навредить, что может меня сломать. Нельзя совершить предательство воли. Это предательство себя, не так ли? Всё, что я пробовала на тот момент — это то, что можно было вдохнуть (вдохнуть, а не втянуть), ну и немного того, что можно выпить — обратите внимание — выпить, а не запить.

Я притащилась с кучей вещей, в его пустую обитель, привыкала к его выходкам и ограничениям: «Сколько раз в день ты принимаешь душ, дорогая? — Воду надо экономить», «Не наливай в чайник столько воды, чем дольше он кипит, тем больше мотает света». Всё поначалу было лишено всякой романтики. Кроме того, в одном из пьяных разговоров Пьер с грустным видом поведал мне о встреченной им замечательной девушке, в которую он слепо влюбился. Вроде бы было как-то больно, но с ним жила я, а пускал он в своё пространство далеко не всех. Я даже в таком положении чувствовала себя комфортно. Ну, любит, ну, страдает, но спит он со мной, в магазин, держась за руки, мы ходим вместе, катаемся по ночному городу, веселимся. Я не чувствую себя обиженной и нелюбимой, потому что наши отношения на пределе, мы толкаемся, грубим друг другу, ненавидим наши сущности, а потом засыпаем, обнимаясь. Мы ходим в рестораны, кино, смотрим телевизор, курим гашиш, много гашиша. Мы всё обсуждаем, каждый новый виток наших отношений. Да в таком ритме можно просто сдохнуть! А остальные видят его по-другому, они не видят его сонным, грязным, ленивым, когда он дома, как он кричит, что я не так держу швабру и неправильно мою пол. А потом на кухне он снимает с меня штаны, наклоняет пониже и трахает, холодно и беззвучно, а я получаю от этого удовольствие, оттого, что он хочет меня до изнеможения. И когда он уже не выдерживает, плюёт на слова: «Я не люблю тебя, я не хочу заниматься с тобой сексом», всё-таки трахает меня, а потом, сидя на балконе, говорит, что ему уютно и тепло так, как было в детстве. Через полчаса мы снова курим гашиш, опять обсуждаем наши отношения, я признаюсь ему в любви, которой нет на самом деле, но по сценарию, она как раз сейчас и должна появиться. И я, стоя возле раковины на кухне, вижу, как он летит в мою сторону с кухонным ножом и кричит что-то, я просто офигеваю от такого развития. Вот что это за человек.

Я предлагаю ему прогуляться в выходной день, а он отпирается, начинает ныть. Это всё меня так достало! И он звонит своему другу и приказывает ему вывести меня на прогулку в парк. Этот чудила катает меня на каруселях, выгуливает на аллеях, поит пивом, ну, и слушает всё, что я трещу. Я возвращаюсь к недовольному Пьеру, он на пределе, кричит и ревнует! Просто смешно.

Помню как-то раз мы сидели на балконе, наступал вечер, хоть и летний, прохладный, как раз для этих широт. Не юг и не север, промежуток земли посередине, самое опасное извсех состояний. Формула применима для всего и всех. Лучше быть в плюсе или в минусе, чем не понятно как, посередине. Такими же были наши отношения, вроде и не любимые люди, и не родные, вроде бы даже не любовники, но всё равно вместе. Не понятно кто друг другу, не понятно как. И в этот замечательный вечер он говорит мне, как я ему дорога, что со мной он не просто особенный, со мной он настоящий. Обнимает меня, прижимает крепко-крепко, что трудно дышать. И начинает плакать, а я плачу вместе с ним, мы оба не можем покончить с этим, оба страдаем, вместе быть не можем, а по одному ещё хуже. И мы говорим об этом, не знаем, что нам делать, это так трогательно. И какая жестокость давать мне понять ежедневно, что я ему не нужна. Говорить об этом открыто, зато не врёт, Веньковский меня никогда не обманывал.

— Она не такая, как остальные, понимаешь, я хочу ходить с ней в кино, просто быть рядом, она такая невинная, не испорченная наркотой, она, как чистый лист, — мда, — думаю я, — нужно было занырнуть по уши в дерьмо, искупаться, чтобы потом потянуло на что-то невинное, меня от него тошнит, боже. И я, конечно, заступаюсь за себя.

Пьер опускает голову и молчит, потом смотрит на меня:

— Пойдём.

— Куда? — Интересуюсь я.

— Пошли, — он встаёт и тянет меня за руку.

Мы заваливаемся в комнату, он обнимает меня, начинает раздевать, мы трахаемся, как дикие кролики, он лежит и тяжело дышит, умудряясь что-то говорить.

— Просто я хотел обладать этой чистотой. Я не хочу ничего решать, мне нравится быть в подвешенном состоянии.

— Поэтому ты ничего не заканчиваешь?

— Да.

Я начинаю тихо плакать, а он смотрит на подушку и считает, сколько слёз падает на неё.

Вечером следующего дня к Веньковскому приезжает друг, зовёт в «Супру». Пьер в растерянности.

— Поехали вместе?

— Нет.

— Почему? — Это звучит от него так возмутительно!

— Что мы будем там делать? Я не хочу жрать колёса или ебашить спиды! — Я нервничаю, потому что хочу согласиться. Не из-за Пьера, просто вижу его на отходняках и тоже так хочу, хотя зрелище это противное. Тощий, осунувшийся за ночь мужчина с севшим голосом, приезжает домой, не может ни ссать, ни срать, есть не может тоже. Принимает душ, чтобы хотя бы не вонять, идёт на балкон, делает пару плюшек гашиша, чтобы поправило и привело в чувства. Тут ещё с недовольным лицом сонная я. Он зовёт сделать несколько плюх на завтрак, я оттаиваю, мы сидим за пустым столом и молчим. Момент истины. Нам есть о чём молчать.

И тут он говорит: «Прости меня. Прости, что оставил одну. Я не хочу потерять тебя, ты мне нужна. Из-за этого дерьма я уже потерял друга. Если я потеряю тебя, я себе этого не прощу». Мы делаем ещё по плюшке и ложимся в постель. Обнявшись, засыпаем. Кажется, это называется счастьем.

И поэтому тоже хочу. Быть на одной волне, хочу знать, что это такое, хочу, хочу, хочу!

Мы уезжаем обратно. Точнее, он возвращает меня домой, к Соломиной, Дёме, Ренату и другим. По дороге обратно я буду реветь, как дура, с ужасом представляя, что меня ждёт впереди. Мы пообещаем друг другу держать связь и помнить, что мы друг для друга значим, что мы пережили вместе.