Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - Алексей Смирнов

Лена встала из-за стола и взглянула на настенные часы, мол, пора гостю выматываться.

– Стиг просил меня собрать информацию о двух советских подлодках времен Второй мировой войны. Говорил, для главы о действиях советских субмарин в шведских водах, на перехвате транспортов с рудой для Германии. У него материалы были, но крысы в гараже сожрали. Трудно представить, что в таком доме водятся крысы. Чистота, как в операционной, – Юра обвел рукой кухню, на которой не было ни пятнышка, ни пылинки, ее стерильность точно призывала человека поскорее отчаливать отсюда и не заниматься чревоугодием.

Юра не прикоснулся к чипсам, боясь намусорить, и, ведя разговор, с любопытством наблюдал за Леной, за тем, как она справится с задачей, которую для себя он обозначил невыполнимой. Девушка уничтожила полпакета, точно была не гомо сапиенсом, а вакуумным пылесосом, не оставляющим после себя ни крошки.

– Крыс не видела, но, наверно, есть, – пожала плечами Лена. – В местной газете по этому поводу передовица была. Недавно закрыли коммунальную свалку, это в трех километрах отсюда, и все ее четырехлапое население разбежалось по окрестностям. Слушай, давай закончим этот разговор, – в голосе девушки проскользнуло раздражение. – Я уже пыталась объяснить, что его дела меня не касаются. Все эти подлодки, ракеты, что бы там ни было. Он и матери, и мне жизнь поломал. Уборку закончу, дом на продажу поставлю – и прощай, Швеция. В гробу все это видела.

– Понял, извини, – Юра написал на бумажке номер своего мобильника и, поискав глазами, сунул ее наконец под магнитку на холодильнике. – Я в Швеции, наверно, еще неделю пробуду. Если захочешь, позвони. Вдруг какие-то новости появятся. Или так просто.

Они распрощались, причем Юра был уверен, что навсегда. Сердце кольнуло приятной легкой тоской, какая возникает, когда из окна поезда дальнего следования вдруг видишь проносящийся мимо полустанок и стоящую на нем симпатичную девушку. Будто приоткрылась раковина иного мира, в котором ты никогда не будешь, и снова захлопнулась.

Вот уже неделю Юра валялся на тахте в «комнате Барби», как называл эту крошечную десятиметровую коробочку в розовых тонах ее съемщик, Гюнтер фон Куст, он же Степа Дашкевич. Юра познакомился с ним лет пять назад в Вентспилсе, где Степка работал портовым водолазом. История Степы была смутной и выглядела в его собственном изложении следующим образом. В двенадцать лет, еще в Союзе – он жил с матерью, отчимом и двумя их дочками в какой-то дыре в Казахстане, – он, посмотрев какой-то выпуск «Клуба путешественников», вдруг страстно захотел увидеть Ниагарский водопад. Класс, как водится, периодически собирал металлолом и макулатуру, а вырученные деньги потом сдавали то в помощь афганским детям, то на строительство Дома пионеров, то еще на какую-нибудь ерунду. И вот Степка вдруг взял и потребовал свою долю. На вопрос классной руководительницы, зачем ему эти деньги, он сообщил, что хочет скопить на поездку в Америку, на Ниагарский водопад. Для него оказалось настоящим шоком, когда он узнал, что в Америку поехать не сможет. В лучшем случае, в Болгарию, в девятом классе, если станет членом районного комсомольского штаба. Учительница была неплохой теткой и пыталась убедить помрачневшего пионера, что Советский Союз – огромная страна, там имеются все природные пояса, кроме тропического, и есть что посмотреть без Америки. «Я в прошлом году была в санатории в Сухуми, представляешь, там растут пальмы и водятся настоящие обезьяны, на что тебе сдалась эта Ниагара!» – утешала она Степку.

Тот кивал, соглашался, разговора об Америке больше не заводил и безропотно тянул унылую школьно-пионерскую лямку. Но в голове у него что-то заклинило: стало быть, его жизнь навсегда замкнута границей? А как же открытия, путешествия? С того момента Степка твердо решил бежать из Советского Союза. Он готовился к этому, как Амундсен к покорению Северного полюса. Стал закаляться, занялся акробатикой, чтобы научиться преодолевать заграждения на границе, одновременно пошел в секцию плавания, поскольку еще не решил, как будет бежать, через сухопутную границу или морскую. На выходные уходил с палаткой в степь, учился выживанию на подножном корму, проверяя на личном опыте обрывки информации, собранной в журналах «Юный натуралист», а также в приключенческих романах.

«Хочу стать геологом», – удовлетворил он любопытство матери и отчима. Те, впрочем, не слишком им интересовались: общие дочки полностью занимали их мысли и чувства.

Бежал Степка уже на закате Советского Союза, в конце 80-х, через Карелию в Финляндию, и дальше, в Швецию. «Проволоку перелез, КСП прошел, чуть не сдох от голода, но все еще сомневался, вдруг еще одна линия границы будет. Лес везде одинаковый. Кто его знает, еще Карелия или уже Финляндия? Только когда на помойку наткнулся, понял – все, прошел. Там кроссовки почти новые валялись», – охотно рассказывал он о своем приключении Юре, когда они, пристроив водолазный бот в кильватер отходившему из порта круизнику, таскали вертикальным блеснением треску, собравшуюся со всей Балтики на «шведский стол», который сыпался с борта лайнера.

В Швеции Степка назвался сиротой и, заметая следы (по некоторым его оговоркам Юра заключил, что основная причина драпа на Запад фаната Ниагары была вполне прозаической: Степка связался с уголовниками и бежал от каких-то разборок), вынужден был «заново родиться». Скромностью фантазия паренька из казахстанской глубинки не отличалась, и он решил заделаться шведским аристократом, взяв себе приставку «аф». Увы, на страже «аф» стояло шведское дворянское собрание, и афера со сменой имиджа не прокатила. Благородное сочетание «фон», напротив, оказалась совершенно беззащитным, вероятно, как следствие поражения Германии во Второй мировой. Так Степка превратился в Гюнтера фон Куста, в память о родном Кустанае. Откликался он одинаково охотно на оба имени.

К моменту встречи Степка-Гюнтер уже года два как вернулся из Латвии в Швецию и к водолазному делу остыл, решив стать дрессировщиком змей. Для этого он завел себе питона Мадонну: пресмыкающееся целыми днями дрыхло в своем стеклянном террариуме в метре от Юриной тахты, причем Юра подозревал, что гадина отсыпалась перед ночным нападением на него. По нескольку раз за ночь он вскакивал в поту, представляя, что пестрый шланг перелез через низкую стеклянную стенку и сейчас примется душить его. Уверения Гюнтера в том, что Мадонна сыта, ей достаточно одной крысы в месяц, успокаивали мало. Впрочем, приходилось мириться с риском быть слопанным змеей, поскольку пребывание в Швеции грозило затянуться и деньги приходилось экономить.

Своим жильем дрессировщик так и не обзавелся, кочевал по друзьям и подругам. «Комната Барби» принадлежала его «ассистентке», девушке из благополучной семьи, жившей на вилле в Дандерюд. Она решила подперчить свой размеренный буржуазный быт, став циркачкой и любовницей странного русского. Тесное соприкосновение с Мадонной вскоре охладило девицу, и она сбежала в родительский дом, разрешив наставнику остаться в ее квартире до конца лета. Кукольные размеры каморки и ее розовый интерьер компенсировались удобным месторасположением в Гам-ла Стане, Старом Городе. Средневековые дома здесь торчали вкривь и вкось, плывя на многовековом слое отбросов, восхищая своей живописной нестройностью художников и возмущая квартировладельцев. Тахта, на которой спал Юра, одной ножкой стояла на кирпиче, раскладушка Гюнтера опиралась на свернутую в несколько слоев зимнюю куртку. В общем, каждый боролся с кривым полом как мог, не замечая, что главная битва уже проиграна. Гамла Стан, ненавидевший перпендикуляры, быстро втягивал в свое силовое поле живущих здесь людей и был противопоказан представителям точных профессий и носителям твердых жизненных установок: они теряли свою квалификацию и ощущение контроля над окружающим миром, приобретая взамен рассеянную созерцательность и первобытное чувство фатализма.