Раскрашенная птица - Ежи Косински

К полудню мы приехали на железнодорожную станцию. Нас сразу окружили немецкие солдаты одетые в выгоревшую униформу и стоптанные ботинки. Крестьяне поклонились и отдали им написанную партизанами записку. Пока караульный ходил за командиром, несколько солдат подошли к телеге и, разговаривая, рассматривали меня. Я улыбнулся одному из них, уже немолодому мужчине, измученному жарой так, что, казалось, вспотели даже его очки. Он наклонился над телегой и внимательно рассматривал меня. Я посмотрел прямо в его спокойные светло-голубые глаза и хотел сглазить его, но потом пожалел и отвернулся.

Из-за здания станции к телеге подошел молодой офицер. Солдаты быстро оправились и стали навытяжку. Не зная куда деваться, крестьяне тоже подобострастно вытянулись.

Офицер отрывисто приказал что-то одному из солдат. Тот подошел ко мне, больно потрепал по голове, оттянул веки, заглянул в глаза и осмотрел шрамы на коленках и икрах. Затем он доложил обо всем офицеру. Офицер повернулся к солдату в очках и, что-то приказав, ушел.

Солдаты разошлись. Из помещения станции доносилась веселая мелодия. На высокой сторожевой вышке, где был установлен пулемет, солдаты примеряли каски.

Солдат в очках подошел ко мне, молча отвязал веревку от телеги и, обмотав ее вокруг своего запястья, знаками приказал мне следовать за ним. Я оглянулся и увидел, что крестьяне уже забрались в телегу и понукали лошадь.

Мы миновали здание станции. Солдат зашел на склад, взял там небольшую канистру с бензином и мы пошли вдоль железнодорожного полотна к темнеющему неподалеку лесу.

Я знал, что солдату приказано пристрелить меня, облить труп бензином и сжечь. Я не раз видел, как это делалось. Я помнил, как партизаны казнили крестьянина, обвиненного в сотрудничестве с врагами. Тогда, приговоренный, сам выкопал яму в которую затем упало его тело. Еще я видел, как немцы добили пытавшегося укрыться в лесу раненного партизана и, как над его трупом взметнулся столб пламени.

Больше всего я боялся боли. Наверняка, когда пуля попадет в меня, будет очень больно, но еще больнее будет, когда вспыхнет бензин. Но я ничего не мог поделать. У солдата была винтовка и он крепко держал привязанную к моей ноге веревку.

Я шел босиком и разогретые солнцем шпалы обжигали мои пятки. Я подпрыгивал, когда наступал на рассыпанные между шпалами острые камешки. Несколько раз я пробовал пройти по рельсу, но, привязанная к ноге веревка, мешала удерживать равновесие. Мне было трудно подстроить свои частые короткие шажки к широкой размеренной поступи солдата.

Он наблюдал за мной и слегка улыбнулся при моей попытке пройтись по рельсу. Улыбка была слишком слабой – он шел убивать меня.

Мы миновали последнюю стрелку и вышли за пределы станции. Вечерело. К лесу мы подошли когда солнце уже садилось за верхушки деревьев. Остановившись, солдат поставил канистру с бензином и взял винтовку в левую руку. Присев на краю дороги, он вздохнул и вытянул ноги вниз по насыпи. Он спокойно снял очки, вытер рукавом пот с густых бровей и отстегнул от ремня саперную лопатку. Он достал сигарету из нагрудного кармана, прикурил ее и тщательно затушил спичку.

Солдат молча наблюдал мои усилия ослабить узел растершей ногу веревки. Потом он достал из кармана брюк маленький складной нож, открыл его, и, пододвинувшись ближе, взялся за мою ногу и аккуратно разрезал веревку. Он смотал ее и, широко размахнувшись, забросил далеко под насыпь. Я благодарно улыбнулся, но солдат не ответил. Мы сидели рядом – он затягивался сигаретой, а я смотрел, как развеивается голубой дымок.

Я размышлял о том, что на свете существует очень много способов умереть. До этого дня смерть поразила мое воображение только дважды.

Я хорошо помнил, как в первые дни войны, в здание напротив нашего дома попала бомба. От взрыва из окон нашей квартиры вылетели стекла. Нас испугал грохот падающих стен, содрогание земли, крики погибающих людей. Я увидел валящиеся в бездну коричневые двери, потолки, стены, на которых еще висели картины. На мостовую обрушилась лавина великолепных роялей, хлопающих на лету крышками, медлительных тучных старомодных кресел, резвых табуретов и пуфов. За ними последовали разрывающиеся на куски люстры, блестящие кастрюли, чайники и алюминиевые ночные горшки. Как вспугнутые птицы, шелестя, разлетались листы из распотрошенных книг. Ванные медленно и аккуратно отрывались от водопроводных труб и присоединялись в воздухе к причудливо изогнутым поручням, перилам и водосточным трубам.

Когда пыль осела, рассеченное надвое здание стыдливо показало свои внутренности. Мягкие человеческие тела перемешались с обломками стен и потолков и, как тряпки, валялись в проломах. Только теперь они начали краснеть. Мелкие клочки рваной бумаги и штукатурки облепляли эти краснеющие лохмотья как голодные мухи. Все вокруг еще двигалось, только тела, казалось, уже успокоились.

Потом послышались стоны и крики людей погребенных под балками, пронзенных проволокой и трубами, искалеченных и раздавленных обломками стен. Из зияющей воронки вышла только одна старуха. Она широко разевала беззубый рот, но так ничего и не смогла сказать. Одежда на ней разорвалась, были видны свисающие с костлявого тела иссохшие груди. Она добралась до края воронки и вскарабкалась на кучу обломков, отделяющих яму от дороги. Потом она опрокинулась навзничь и исчезла в развалинах.

От руки ближнего можно было умереть и не так живописно. Недавно, когда я жил у Леха, я видел как двое крестьян затеяли драку посредине комнаты. Они набросились друг на друга, и, вцепившись в глотки, покатились по грязному полу. Кусаясь, как бешеные псы, они рвали в клочья одежду и тела. Извиваясь в дикой пляске, они подпрыгивали, царапались и хватали друг друга. Кулаками они били по головам, как молотами.

Потом гости, спокойно окружившие парней и наблюдавшие за дракой, услышали сильный удар и резкий хруст. Один из парней взобрался на другого. Поверженный на пол драчун тяжело дышал и, как видно, ослаб, но у него хватило сил приподнять голову и плюнуть победителю в лицо. Тот не простил такого оскорбления. Он, как лягушка, высоко подпрыгнул и со всего размаха ударил обидчика по голове. Голова уже больше не пыталась подняться и начала тонуть в луже крови. Человек был мертв.

Я чувствовал себя, как бездомный пес, которого однажды нашли партизаны. Сначала они гладили его по голове, потом почесали за ухом. Исполнившийся радостью пес визжал от любви и признательности. Потом они бросили ему кость. Он помчался за ней, виляя лохматым хвостом, распугивая бабочек и сминая цветы. Он нашел кость и с гордостью показал ее и тогда они пристрелили его.

Солдат подтянул ремень. Его движение отвлекло меня от воспоминаний.

Потом я попытался высчитать расстояние до леса и время, которое потребуется солдату, чтобы вскинуть винтовку и выстрелить, если я внезапно побегу. Я умру на половине пути к лесу – он был слишком далеко. В лучшем случае, я успевал добежать до зарослей сорняков, которые помешали бы мне бежать, но не защитили бы от пуль.

Солдат встал и со стоном потянулся. Вокруг было тихо-тихо. Ласковый, пахнущий душицей и хвоей ветерок уносил резкий смрад бензина.