Домашний огонь - Камила Шамси

– Ладно, мне чуточку неловко, но дело в том, что я увидел у Исмы фотографию ее сестры и захотел удостовериться, неужто девушка и в самом деле может быть такой красивой.

Она глянула на него с отвращением – а чего же еще он заслуживал после таких слов – и, не говоря больше ни слова, зашагала прочь.

* * *

Электричка отчалила от станции Престон-роуд, Эймон слегка повернулся на сиденье, разглядывая дома вдоль дороги. Из-за стены, огораживавшей чей-то двор, из-за каких-то садовых построек вдруг взвилась в воздух девочка, зависла на миг, исчезла, снова взлетела. Батут. Она раскинула руки и ноги, точно морская звезда, и хотя девочка не могла его видеть, Эймон вскинул руки, подражая ее движениям. И продолжал смотреть в окно, когда поезд, набирая скорость, оставил Престон-роуд позади.

Когда же Эймон наконец отвернулся от окна, девушка, стоявшая в дальнем конце почти пустого вагона, подошла и села рядом.

– Ты живешь один? – спросила Аника.

– Да.

– Поехали к тебе.

* * *

После этой дерзкой реплики она почти ни слова не произнесла на всем пути от Престон-роуд до Ноттинг-Хилла. Поначалу Эймон пытался нарушить молчание и поговорить об Исме, но из ее краткого ответа явствовало, что сестры вовсе не так дружны, как утверждала Исма.

– Она тебе говорила… – начал было он, а девушка отрезала:

– Теперь я вижу, что список вещей, о которых Исма умалчивала, куда длиннее, чем я в состоянии поверить.

И этим, разумеется, закрыла тему.

По дороге от метро к дому девушка пялилась на здания и все прочее, словно турист, и Эймону стало неловко: живет в роскошном районе, а ведь не работает. Это чувство неловкости только усугубилось, когда они вошли в квартиру, арендованную и обставленную его матерью – свободная планировка объединяла кухню, гостиную и столовую суммарной площадью чуть ли не со стадион, и Аника переспросила:

– Ты правда живешь тут один?

Он кивнул, предложил чай или кофе. Она выбрала кофе и отправилась гулять по квартире, поглядывая на фотографии в рамках, расставленные вдоль полок, – семейные, с выпускного, с помолвки его друзей Макса и Элис.

– Кто из них твоя подружка? – спросила она, указывая на фотографию с помолвки.

Он стоял на другом конце квартиры, у кофемашины, однако его громогласное «Никто, у меня никого нет» разнеслось бы и по вдвое большему помещению. Он подождал, пока Аника вернулась в ту часть студии, что служила кухней, и скользнула на высокий стул у стойки, и только тогда поинтересовался:

– А у тебя? Есть парень?

Аника покачала головой, окунула палец в кофе, проверяя, насколько густая в нем пенка, не желая смотреть ему в глаза. «Почему ты сюда пришла?» – вертелось у него на языке, но он не мог задать этот вопрос, она бы встала и ушла, а ему, кажется, вовсе этого не хотелось, правда, пойди пойми, чего ждать от молчаливой красавицы в хиджабе, которая прихлебывает кофе у тебя на кухне.

– Исма предпочитает тюрбаны, – сказал он, просто чтобы что-то сказать, указал жестом на ее головной покров.

Она отколола вуаль, аккуратно ее сложила и оставила лежать на кухонной стойке между ними, затем стянула с головы и плотно прилегающую шапочку. Тряхнула головой, и волосы, длинные, темные, рассыпались по плечами, будто в рекламе шампуня. Она поглядела на него, словно ожидая его действий.

Эймон догадывался, как себя вести, когда девушка напрашивается в гости и начинает раздеваться. Нельзя сказать, чтобы он впервые попал в подобную ситуацию. Вот только он не был уверен, что это та самая ситуация. С другой стороны, какая же, если не та самая? Он подался вперед, уперся локтем в стойку, а руку вытянул по стеклянной столешнице между ними, ладонью вверх, так близко к ее пальцам, что это вполне можно было принять за приглашение, но на достаточном расстоянии, чтобы девушка могла это приглашение игнорировать. Аника одним глотком прикончила кофе, тыльной стороной кисти провела по губам, слегка размазав помаду, и накрыла его запястье своей ладонью. На ее коже – немного кофейной пены и помады. Он услышал грохот своего сердца, пульс зачастил от ее прикосновения. И тогда девушка улыбнулась, наконец-то. Взяла другую его руку, приложила к своей груди, через ткань. Этот жест тоже показался ему поначалу странным, но тут он понял – не к груди она прижимала его руку, а к сердцу, которое колотилось так же неистово.

– Мы заодно, – сказала она, и в ее голосе звучало обещание, которое сделало «ситуацию» знакомой – и ошеломляюще небывалой.

* * *

Наутро он уткнулся носом в диван, вдыхая ее запах. Все в доме – стены, кровать, диван – мечено ее запахом. Он бродил от одной поверхности к другой, его чувства были переполнены ею.

Оглядел свою комнату. Как это возможно – почему все выглядит в точности как накануне? Должно бы выглядеть так, словно по дому пронеслась буря. Где разбитые вазы, разорванные шторы, опрокинутая мебель? Почему ни на чем не отразилось смятение чувств, перевернувшее его жизнь? Он остановился перед зеркалом, потрогал царапину на плече, будто святыню. Хотя бы это осталось. Он сложил ковшиком руки, поднес их к лицу, вдохнул. Так он теперь будет молиться.

Поначалу Аника смущалась, была настороже. Первый поцелуй прервала, принялась снова надевать хиджаб, кое-как он умолил ее остаться. А потом маятник качнулся в другую сторону, она словно пыталась ему доказать, что и сама хотела остаться, так, как демонстрировали это определенного сорта девочки-подростки, с которыми юному Эймону всегда становилось неловко – они отчего-то думали, что парню постарше нужно отдаться, ничего не требуя взамен. Вот почему он остановил Анику, показал ей, что так дело не пойдет, и она сказала: «А ты хороший», таким тоном, словно ее это удивило, и вот тогда-то они принялись изучать друг друга, медленно-быстро-медленно, как впервые познающие друг друга любовники, пробуя, исследуя, по кирпичику добавляя новое знание друг о друге.

На рассвете он проснулся и увидел, что она уже поднялась с постели, до которой они в итоге добрались. Услышав спозаранку шум воды в душе, он подумал, не планировала ли Аника уйти, не прощаясь. Но вот она вышла из душа, и ее шаги направились вовсе не в сторону двери. Полежав еще немного, он вытолкнул себя из кровати и побрел в гостиную. Там он застал Анику на молитве, она расстелила полотенце вместо коврика, вуалью кое-как, словно обычным шарфом, обмотала голову, не стала тщательно закалывать и шапочку под покров не надела. Она ничем не показала, что заметила его присутствие, только плечи слегка шевельнулись, отодвигаясь от его обнаженной фигуры. Ему полагалось сразу выйти, но он застыл, глядя на эту девушку, незнакомку, простиравшуюся перед Богом в той самой комнате, где несколько часов назад она опускалась на колени совсем не за этим. Но она так глубоко погрузилась в мир, далекий от телесного и чувственного. Это вынудило Эймона вернуться в постель, гадая, вернется ли она.

– О чем ты молилась? – спросил он ее, когда она пришла и принялась расстегивать рубашку с длинными рукавами. Она стояла к нему спиной, он смотрел ей в затылок.