Мортал комбат и другие 90-е (сборник) - Евгения Овчинникова

– Возьмет с собой термос.

Умело разыгранное таким образом представление, спланированное днем раньше, давало мне возможность заработать первые деньги.

В общем-то, карманные деньги были у меня всегда. В третьем классе мы с папой в рамках «программы стимулирования успеваемости» договорились о выплатах: пять тенге за пятерку, десять тенге за пятерку в четверти и двадцать тенге за пятерку в год. Так как училась я хорошо, то в карманах всегда была мелочь. Кроме того, ничего не стоило накинуть лишних пять, десять, двадцать пятерок сверху к нашей с ним бухгалтерии – дневник никто не проверял. Были в этой системе и штрафные санкции. Двойка означала минус три пятерки, а тройка – две. Однако при расчетах всегда можно было прибавить пятерок, еще и с трагизмом рассказать о бесчинствах учителей. Тройбаны в четверти я заработала всего пару раз за школу. Это было целой семейной трагедией – мама лежала с сердцем, потому что из меня «точно ничего не выйдет», а папа очень сочувствовал и покупал нам тортик, чтобы не слишком переживали.

Учеба давалась мне относительно легко, поэтому зарабатываемые на оценках и мухлеже деньги были не те, не настоящие, которые доставались кровью и потом Оливеру Твисту или Дэвиду Копперфильду.

После небольшой домашней войнушки было достигнуто соглашение:

1. Женя продает елки не одна, а вместе с кем-то еще, потому что ребенку всего одиннадцать.

2. Папа сам едет забирать ребенка с работы домой, потому что нечего шататься одной вечером в автобусах.

3. Если с ребенком что-то случится, мама папе отрывает голову.

Каким-то фантастическим образом мама уговорила тетю Веру отправить со мной Игоря, моего двоюродного брата и ровесника.

И вот назавтра после школы мы, замотанные самым невообразимым способом, напичканные едой и нагруженные пакетами с провизией и термосами – будто отправлялись на полюс на полгода, а не на городской рынок на три часа, – прибыли к главному входу «Шайбы».

«Шайба», открытый вещевой рынок, была самым большим рынком в области. В него стекались, помимо города, все ближайшие села. По кольцу, какому-то нескончаемому, которое невозможно было обойти даже за день, лепились палатки с одеждой, нижним бельем, шубами, шапками. Торговали коврами, одеялами, обувью и детскими игрушками. В середине этого гигантского кольца были дополнительные параллельные ряды палаток, тоже нескончаемые. Но в любое время года здесь бурлила жизнь. По рынку ходили сосредоточенные покупатели, крепко державшиеся за сумки, и со всех сторон их атаковали продавцы:

– Джинсы, джинсы, вчерашний завоз из Алматы!

– Ковры шерстяные, синтетические, ковровые дорожки!

– Ножи, точилки, чайники, кастрюли. Производство местное!

Главным товаром на рынке была одежда. Так как аренда торгового места была дорогой, то и наценка на товар была соответствующей. Из-за высоких цен одеваться на рынке считалось престижным: магазинов одежды в городе было мало, и потом «Шайба» была средоточием мира, альфой и омегой, Солнцем системы Кокчетава.

Нас встретил на главном входе Саша, сын папиного друга. Ему было лет восемнадцать, во всяком случае в глазах родителей он официально перешел в разряд взрослых людей, которым можно доверять елки. Вернее, сосны – елки не растут в наших местах. Но все по привычке называли разлапистое новогоднее дерево елкой.

– А, сменщики пришли!

Главный вход был самым оживленным местом. Через него стекались и растекались по рынку людские ручейки. Но до входа был еще приличного размера пустырь, на котором разместились торговцы всякой всячиной: картошкой, соленой капустой, домашней сметаной и маслом. Продавали мебель и кухонную утварь. Продавали ржавые велосипеды и садовые принадлежности. Продавали подержанную бытовую технику, выдаваемую за новую; котят и щенков, хомяков и крыс; корм для домашних животных и ворованные из парка скамейки. Продавали ношеную одежду, ковры и чайные сервизы. Отдельный угол занимали книги. И совсем неожиданные вещи – вроде поломанных кукол или завядших цветов, прямо в горшках. Все это охотно разбирали щедрые перед Новым годом горожане.

– Смотрите внимательно. Вот эти большие слева – за триста, маленькие справа – за сто пятьдесят. Рынок работает до четырех, у вас три часа. Продаете елки, завтра, во время пересменки, отдаете деньги мне. С большой елки вам – пятьдесят тенге, с маленькой – двадцать. Когда рынок оканчивает работу, ждете, когда закроют ворота, чтобы елки не стащили. Так, что еще… – Он сосредоточенно потер подбородок рукой в кожаной варежке. – Туалет на той стороне.

Я подумала, что при таком морозе мы заработанное спустим на платный туалет, но все оказалось просто.

– На входе скажете: «Елочка, зажгись!» – и пройдете бесплатно.

– А как их продавать? – спросил Игорь, и мы в четыре глаза уставились на Сашу.

Он посмотрел на наши сосредоточенные лица и вздохнул.

– Новый год скоро. Люди и так подходят. Но если хотите поорать или станет скучно, то кричите: «Подходим, покупаем елочки. Большие – по триста, маленькие – по сто пятьдесят». Повторите. – Он явно потешался над нами.

– Подходим, покупаем елочки. Большие – триста, маленькие – сто пятьдесят, – послушно повторили мы с Игорем.

Саша, пожелав удачи, скрылся, пританцовывая от мороза.

Мы остались с елками. Первые минуты у меня кружилась голова от всего этого: от яркого солнца, от белого ослепительного снега, от миллионов людей, сновавших туда и обратно, но потом, когда персонажи вокруг стали понятнее и когда мамаша с малышом купили у нас первую маленькую елочку, «потому что большую не донесем», мы дружно заорали, спугнув пару застенчивых покупателей:

– Е-е-елочки, покупаем елочки! Большие – триста, маленькие – стописят!

И мир стал ярче и ближе.

Торговать было весело. Все были в приподнятом настроении из-за близкого праздника. Так как ростом мы оба не вышли, нас принимали за детей, которых оставили на время родители. Поэтому никто не торговался и не придирался. Покупатели сами перебирали стоявшие колом, замерзшие сосны, вытягивали симпатичный экземпляр и волокли его домой.

Соседи тоже были симпатичные. На входе тусовалось несколько продавцов, торговавших с рук: самса, чай, мороженое. Был тут и веселый гармонист, обвешанный мишурой. Не сразу стало понятно, что мишуру он продает. Из-под блестящей шубы звучали разухабистые частушки. Периодически он исчезал «со сцены» на несколько минут, возвращался веселее и краснее:

– Меня сватать приезжали на крутой машине. Все приданое забрали, а меня забыли!

Люди вокруг улыбались и просили еще. И мужичок наяривал:

– Не ходи, коза моя, не стучи копытами. Не хватайте меня, девки, ручками немытыми! У-ух!

Наши елки прислонялись к палатке с джинсами.

Рядом с выходом, в том месте, где еще не начинался рынок, но уже закончилась барахолка, стояла огромная женщина. На перевернутой коробке перед ней лежали то ли чехлы для мебели, то ли рулоны материи – с ходу не понять. В первом же перерыве между нашими жизнерадостными зазывами и частушками она, совсем не напрягаясь, изрекла громоподобным голосом: