Сны Сципиона - Александр Старшинов

Надежды, что его остановят дожди, морозы и варвары, нам пришлось оставить.

Тем временем командование над легионами приняли новые консулы[37], и мы с отцом вернулись в Рим.

* * *

Я не стану здесь описывать еще одно страшное наше поражение у Тразименского озера, где несчастный Фламиний погиб, забрав с собою в Аид почти всю свою армию. Как прежде Семпроний, он попался в ловушку Ганнибала, легионеры вынуждены были сражаться на узкой полосе озерного пляжа. Бежать было некуда, а тот, кто пытался спастись вплавь, беспомощный, тонул, не имея сил переплыть озеро в доспехах. Никто так точно потом не смог сказать, скольких же мы потеряли в тот день. Называют пятнадцать тысяч. Возможно, наши потери были даже больше. Я не стану здесь порочить Фламиния лишь за то, что он был плебеем и все время ссорился с сенатом. Прежде он уже командовал армией и одержал блистательную победу над инсурбами, которую после поражения у Тразименского озера стали спешно преуменьшать. Спору нет, Фламиний умел говорить красиво, очаровывал плебс своими дерзкими выпадами в адрес знати и прославился тем, что запретил сенаторам и их сыновьям владеть большими кораблями, то есть вести морскую торговлю и богатеть. Закон был глуп и не нужен ни тогда, ни потом, зато подобные уступки черни позволили набрать голоса кандидату от плебеев. Но там, на берегу злосчастного озера, Фламиний бился храбро, и пока он был жив, армия тоже сражалась из последних сил. Он пал — и его люди обратились в бегство.

Поначалу об этом новом бедствии просочились лишь смутные слухи. Как промозглый туман с болот, они текли вместе с беглецами и достигали Города. Спасшиеся и сами толком ничего не могли рассказать, что же на самом деле случилось и почему консульская армия опять разбита.

Женщины бродили по улицам, расспрашивали встречных, не знает ли кто о судьбе их родных. Народ стал стекаться к курии, ожидая верных известий, я пошел вместе со всеми. Отец был на заседании сената, но сенаторы не могли ничего решить, ожидая верных вестей, как и весь народ. Наконец перед заходом солнца к людям вышел претор Марк Помпоний и сказал тихо, так, что слышали только стоявшие поблизости:

— Мы проиграли большое сражение…

Ничего, кроме этой отчаянной фразы, произнести он не смог.

Многие тут же кинулись к воротам — встречать тех, кто возвращался в Город, избежав гибели и плена, слухи расползались, то в одном доме, то в другом раздавались отчаянный плач и крики. Рассказывали, что одна женщина умерла, когда сначала получила известие о смерти сына, а потом он живой постучался в дверь родного дома. Сердце ее после тяжкого горя не выдержало радости.

Казалось, это будет повторяться снова и снова, как будто наш враг заколдован, а мы обречены приносить ему кровавую дань. И некому нас расколдовать, некому спасти от смертного бедствия. После битвы на берегах Требии, когда нам все же удалось сберечь легионы, новое поражение казалось изощренной местью Фортуны.

Потом были шесть месяцев диктатуры[38] Фабия Кунктатора, который ходил со своим войском за Ганнибалом по пятам, отлавливал его фуражиров и уничтожал мелкие отряды, успешно уклоняясь от сражения. Так он сберег армию, но разорялись наши дома и поместья, гибли люди, и горели нивы.

Само собой, мы постоянно спрашивали друг друга: неужели Рим так ослаб, что не может собрать огромную армию и дать решающий бой, чтобы навсегда уже прогнать завоевателя с нашей земли? Разве мало у нас смелых и испытанных в боях воинов? Разве нет преданных союзников? Разве мы бедны и не можем вооружить подобную армию?

И мы собрали невиданную прежде армию. И вооружили.

И вся она осталась на поле под Каннами.

* * *

В этот день я более ничего не записывал, хотя перед глазами то и дело возникали картины тех лет, и мне хотелось вновь немедленно взяться за стиль. Однако нынешние дела отвлекли от прошлых.

Женщины прибыли после полудня: небольшой караван, слуги и служанки, повозки со всяческим скарбом. Эмилия привезла с собой трех служанок, Корнелия Старшая — двух, и только младшей дочери прислуживала девчонка лет двенадцати — чуть старше самой Корнелии. Служанок Эмилии я хорошо знал — они жили в нашем доме много лет, и я всем им дал свободу. А вот Корнелия Старшая взяла с собой двух смуглых дерзких особ. Обе — поразительной и какой-то злой красоты. Я улыбнулся одной — как невольно улыбается мужчина красивой женщине, но она лишь дерзко приподняла бровь. Такая дерзость совсем не шла рабыне.

Несмотря на то что Эмилия перешагнула тот возраст, когда женщины перестают рожать, она по-прежнему оставалась красивой. Время как будто подарило ей против других женщин несколько цветущих лет — младшую дочь она родила, уже приближаясь к сорока. Она немного располнела, но кожа сохранила упругость, щеки — румянец. В ее волосах почти не заметить седины. Или она их красила какими-то составами с Востока? Не было покупательницы придирчивей и щедрей в лавках Субуры, нежели моя Эмилия. И все же легкий налет увядания уже коснулся ее тела, нанеся сетку морщин возле глаз, иссушив губы, лишив руки прежней идеальной формы.

А вот Корнелия Старшая буквально расцвела. Она сделалась поразительно похожей на мать в молодости — разве что в ней не было той вызывающей надменности, которая была присуща Эмилии. Мне иногда казалось, что жена моя мнит себя богиней, которой наскучило обитать на Олимпе, и она решила посетить смертных и немного развлечься. Однажды, где-то на десятом году нашего брака, она призналась, что много лет назад увидела меня на улице, приметила, расспросила отца и мать о моей особе и потом как бы невзначай намекнула: вот хороший жених для девушки из патрицианского рода. Не знаю, может, этот рассказ — всего лишь удачная выдумка. Но поступок был в духе Эмилии — с этим никак не поспоришь.

Корнелия Старшая себе жениха не выбирала. Она обручилась с Публием Сципионом Назикой по моему решению и на будущий год собиралась замуж. Не знаю, нравился ли ей жених, два или три раза, когда я заводил с нею разговор о замужестве, она тихо улыбалась и говорила, что счастлива моим выбором. Назика приходился внуком моему дяде Гнею и троюродным братом невесте. Молод, хорош собой, весьма рассудительный малый.

Глядя на чистое, какое-то невероятно светлое, светящееся даже лицо моей юной дочери, я вспомнил, как впервые увидел Эмилию.

* * *

Это было за год до битвы при Каннах. Отец мой наконец-то оправился от раны, полученной в стычке на берегу Тицина, и теперь должен был отбыть в Испанию и присоединиться к своему брату Гнею, чтобы покончить с Гасдрубалом Баркой. Этот брат Ганнибала, несомненно, был талантливым полководцем, хотя и не мог тягаться коварством и ловкостью с самим Ганнибалом. Я планировал отправиться с отцом, но у него были иные планы. Во-первых, я должен был получить чин военного трибуна. А во-вторых…