Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин

прошел немного вперед и поцеловал грузовик в радиатор, упал на колени и поцеловал его в облысевшую шину, в порванное крыло, в лопнувший бампер. По лицу Зворыкина градом катятся слезы, оставляя за собой светлые ложбинки, дергаются под вылинявшей, порванной рубахой худые лопатки. Он рыдает, рыдает на глазах тысяч людей, всего города, всей страны, но ничего не может поделать с собой…

И мы оставляем Зворыкина у «ног» грузовика и снова с высоты птичьего полета видим огромную, пеструю толпу…

И просторы земли вокруг: мы видим лик нашей меняющейся от года к году страны с ее великими стройками, с ее плотинами, перекрывшими чистое тело рек.

Огромное колесо самосвала. Ковш крана обрушил в кузов руду. Заревев, самосвал рванулся с места.

Панорама открытого рудника. На уходящих в гору выступах породы краны загружают рудой тяжелые машины.

Самосвалы с рудой. Впереди дымит трубами огромный металлургический комбинат.

Огромная железобетонная конструкция перемычки.

На дамбу въезжают самосвалы с грузом. Дают задний ход к краю дамбы, и в году летят бетонные болванки, камни.

Поднимаются вверх головки ракет. Замаскированные в заснеженных кустах машины с ракетными установками. Наводчики устанавливают угол прицела.

Парад военной техники на Красной площади. Машины… Машины…

По непролазной, заваленной сгнившими деревьями, еле намеченной просеке в тайге пробираются гусеничные тягачи с длинными трубами на прицепах.

Стрелы кранов пересекли небо. Идет погрузка наших грузовиков на иностранное судно.

С длинными цистернами по аэродрому снуют машины-бензозаправщики. Машина-тягач тащит к взлетной полосе огромный лайнер «ИЛ-62».

Взлетает самолет. И мы тоже с камерой поднимаемся вверх. Под нами с птичьего полета проплывает Москва.

Кольцевая дорога с бегущими по ней машинами.

Тайга со строящимся посреди лесного массива огромным комбинатом.

Северный Ледовитый океан с пробивающимся во льдах ледоколом.

Дымящиеся вулканы на побережье Тихого океана.

Каспий со своими нефтяными вышками.

Горы Кавказа с петляющими и мчащимися по ним машинами.

И вот голубое небо слилось с такой же голубизной моря. А между небом и морем сияет огромный шар солнца.

ФИЛЬМОГРАФИЯ

«ДИРЕКТОР» (2 серии). «Мосфильм». 1970.

Автор сценария – Ю. Нагибин. Режиссер-постановщик – А. Салтыков. Операторы: Г. Цекавый, В. Якушев. Художник – С. Волков. Композитор – А. Эшпай. Звукооператор – В. Кирманбаум.

В ролях: Н. Губенко, С. Жгун, В. Седов, Б. Кудрявцев, А. Елисеев, Б. Закариадзе, В. Шиловский, А. Крыченков, Р. Даглиш, В. Березуцкая, В. Попова, Л. Иванова.

Бабье царство

Титры идут на фоне яблоневых садов, изнемогающих под избытком золотистого груза, потом – садов, облетевших, голых. И на черную голизну ветвей мягко и густо ложится снег, ровная сияющая белизна накрыла купы деревьев, и вдруг оказывается, что это не снег, а весенний яблоневый цвет. Когда же кончаются титры, то радостный вид цветущих садов сменяется пожарищем. Горят, гибнут в гигантском костре войны прекрасные суджанские сады.

Крестьянская изба-пятистенка. В чистой горнице немецкий солдат бреется перед зеркальцем, прислоненным к горшку с геранью. Другой солдат ставит пластинки на грамммофон с большой трубой. Сквозь хрип и скрежет слышится сентиментальная немецкая песенка «Tränen mur Tränen da flißen darnieder». Еще один солдат спит, отвернувшись к стенке, четвертый солдат притиснул в угол худенькую светловолосую девушку с тонким, тающим лицом и, заглядывая в записную книжку, обучается русскому языку.

– Mleko…

– Не так… – тихо говорит девушка – Надо: молоко…

– Kurka, bulka, mjed…

– Не так… курица… булка… мед…

– Devotscka, davai!

Девушка молчит.

– Nuh?!

– Не знаю, – прошептала девушка.

– Schneller![1]

– Девочка, давай! – послышалось, как из-за края света.

– Davai, davai! – с хохотом немец хватает девушку за руки и тянет к себе.

Девушка сопротивляется. Тогда солдат грубо стягивает ее с лавки и тащит к лежанке.

– Schweinerei[2]! – в сердцах проговорил солдат, брившийся у зеркальца. На худом интеллигентцом лице – отвращение.

– Ich werde deiner Braut schreiben[3], – добавил сентиментальный солдат.

– Das ist nur ein Schräzchen[4]! – оправдывается их приятель, но его набухшие кровью веки подсказывают, что это вовсе не шутка…

На призбе соседней избы сидят четыре женщины: старуха Комариха с лицом как печеное яблоко; средних лет, сухощавая, с кирпичным по смуглоте румянцем Анна Сергеевна; молодая Настеха, высокого роста, широкоскулая, дородная, с сонным обвалом век Надежда Петровна Крыченкова. Сейчас ее сильное лицо кажется не сонным даже, а будто закаменевшим.

Женщины, несмотря на теплый день ранней осени, одеты жарко, рвано и грязно: головы туго замотаны старыми платками, будто на току, когда реют хоботья и полова; драные ватники и длинные юбки с захлестанными подолами скрывают фигуру.

Разговаривая, они не глядят друг на дружку, а прямо перед собой. Из окна пролился бархатный рыдающий голос и смолк.

Комариха. У нас немец куды против всех тихий, уважливый…

Сергеевна. В Коростельках опять четверых повесили: двух мужиков, бабу и малова…

Настеха. А у нас мода на конопляные воротники еще не завелась…

Комариха. Я ж и говорю: повезло на немца – мягкий, обходительный…

Из дома выходит сентиментальный солдат, на ходу расстегивая штаны. Не обращая внимания на женщин, начинает мочиться, силясь угодить за кювет. Преуспев в своей шалости и справив нужду, солдат с шумом пускает ветры и убегает по своим делам.

– Одно слово: правильный немец! – с чувством заключает старуха Комариха.

Вышел интеллигентный солдат. Вежливо кивнул женщинам, но не получил даже малого ответного привета с их мгновенно омертвевших лиц. У солдата обиженно дрогнули губы, он быстро зашагал следом за товарищем.

Из дома раздался хилкий, будто мышиный писк, возглас страха и беспомощности. Что-то сдвинулось, упало, стеклянное разбилось.

Комариха. В Медакине гарнизон стоял… Шестерых баб забрюхатили. Троих дурной наградили…

Сергеевна. А у нас вроде никто еще не понес…

Настеха. А ты почем знаешь?

Комариха. Золотой нам достался немец!

Снова слышится жалкий, какой-то придушенный вскрик.

– Никак Дуняшу насилят?! – охнула Сергеевна.

– Ах, ироды, она ж дитя!.. – вздохнула Комариха.

– Беспременно руки на себя наложит! – сказала Сергеевна.

Настеха сжала челюсти, молчит.

– Она Кольки моего невеста… – проговорила Надежда Петровна.

– Пропади все пропадом! – горестно сказала Настеха.

В вырезе двери соседнего дома мелькнуло светлое платьице Дуняши и скрылось – будто махнул кто белым платком, взывая о помощи. Видимо, немецкий солдат поймал ее за руку и втащил назад в избу.

Надежда Петровна вскочила.

– Ах, сволочи! – взрыднулось в ней.

Она хотела кинуться к дому, но Анна Сергеевна повисла на ней, а Комариха бросилась в ноги и уцепилась за ее подол.

– Сказилась?.. Пристрелят – и вся недолга!

– Пустите!.. Мочи нет!..

– Пропади все пропадом! – повторила Настеха.

Распахнулось окно, и в нем призрачно мелькнула фигурка Дуняши и скрылась.

Надежда Петровна рванулась