Тревожные будни - Стефан Антонович Захаров

волосами, — а мы тебе забавные куплеты пропоем.

— Куплеты? — от такого предложения Михалыч даже рассердился. — Вы мне будете петь куплеты? Шкеты несчастные, елки-палки! Да лучше меня никто на здешнем базаре не поет! — и, растянув во всю ширь двухрядку, заголосил:

В минуту жизни трудную,

Когда нет папирос,

Курил махорку чудную,

Пуская через нос...

У коновязей заржали лошади, где-то замычала корова, а мальчишка-лоточник, проходивший мимо, восхищенно воскликнул:

— Ну и артист погорелого театра!

Михалыч же, положив двухрядку на брезентовый табурет, с гордостью сказал:

— Вот как! А хлебушком угощайтесь. Вишь, вы какие шкилетины, даже штаники спадают... Лакомитесь, лакомитесь, не стесняйтесь!

Так карусельщик Михалыч и познакомился с Ванюшкой и Витюшкой.

Через городской вокзал все еще шли в те месяцы эшелоны с бывшими беженцами. Война окончилась, и люди, потревоженные войной, возвращались на свои родные места. Порой случалось, от эшелонов оставались дети, чьи родители, не выдержав трудностей, умирали в дороге. Часть ребят пополняла детские дома и приюты, а другие попадали в компании беспризорников. Так было с Ванюшкой и Витюшкой. Изголодавшиеся и одичавшие, с нестрижеными волосами бродили они по городу, кутаясь в лохмотья. Ночью прятались на чердаках, в подвалах, в сараях.

— Дальше науку проходить будете? — поинтересовался Михалыч, когда Ванюшка и Витюшка, разделавшись с хлебом, рассказали ему свои печальные истории.

— Какую науку? — изумленно спросил старший, кудрявый Ванюшка, а младший, Витюшка, силясь понять старика, заморгал длинными ресницами.

— Беспризорную науку... Вот какую! — хмыкнув, пояснил карусельщик. — Но, по моему разумению, наука эта, попрошайство, воровство и прочая и прочая, ни к чему. Без нее жить веселее, с ней лишь здоровье испортишь: побить могут или в каталажку бросить.

— Мы не воруем! — обиженно возразил Ванюшка. — Мы песней-куплетом пропитание, дедушка, зарабливаем. Мы каталажки не боимся.

— Приятно слышать! — похвалил Михалыч. — Честные артисты не должны каталажки бояться. А что за песни ваш дуэт, к примеру, исполняет?

— Всякие... Перво-наперво про Маланью.

— Душевная ария, сам ее певал...

На следующий день Ванюшка и Витюшка опять подошли к карусельщику. Михалыч встретил их как добрых знакомых, снова поделился завтраком и охотно разрешил прокатиться на деревянных конях. А через неделю, когда мужик-помощник по имени Самсон, сидевший внутри карусели и крутивший перекладину, запил горькую и сбежал, старик, пригладив бороду, торжественно объявил:

— Хватит вам, ребятки, куплетами кормиться! Вот так... Желаю вас карусельному делу обучать.

Тут же, на базаре, он купил им дешевенькую, но вполне приличную одежонку и обутки, вечером остриг космы и сводил в баню. И вскоре Ванюшка и Витюшка стали с гордостью величать себя учениками рыжебородого Михалыча. Правда, все их учение сводилось пока лишь к одному: крутить карусель вместо Самсона.

Особой сложности для ребят в этом деле не было, да и Михалыч оказался по-настоящему добрым человеком: делился последним куском, зря не ругался, не бил.

— Если помру, — как-то, расчувствовавшись, сказал старик Ванюшке и Витюшке, — карусель и гармонь вам в наследство отпишется...

Этих-то двух «учеников» и привел сейчас Юрий в свою комнату. Михалыч, разгневавшись, выставил их на кухню: ребята мешали репетировать новую программу. Вместо того чтобы сидеть смирно и слушать, они, если старик слишком завывал или пускал «петуха» на высокой ноте, прыскали в кулак.

— Неславно благодетеля-то обхихикивать! — с улыбкой пожурил их Яша, когда ребята, перебивая друг друга, рассказали о своей провинности. — Михалыч, почитай, втрое постарше вас обоих, вместе взятых!

— Да мы...

— Что мы?.. — погрозил пальцем Яша. — У всякого собственный вкус: кто любит арбуз, а кто, понимаешь, пение уважает. Вот прошлый раз Виктор врал, что отец его был... Кем был?

— Губернатором, Яков Осипович, — четко, как по команде, отрапортовал Витюшка.

— Губернатором. Мы же с Юрием Петровичем твою буйную фантазию до конца тогда дослушали, не перебивали, не мешали.

— А после уши чуть не надрали, — обиженно фыркнул Витюшка.

— И правильно бы сделали, — щелкнул его по носу Яша. — Сочиняй, да знай меру!

— Ну, ошибся, Яков Осипович, — согласился хитрый Витюшка. — Это дедушка у меня губернатор, а папаша... папаша — архиерей! В санях ездил с бобровым покрывалом...

— Витька! — не выдержал Ванюшка.

— Молчи, Ваня! — остановил Яша. — Знаешь, как в народе говорят: не любо — не слушай, а врать не мешай... Верно, Виктор?

— Вовсе я не вру, — насупился Витюшка.

— А ты, Яша, не заметил, — вмешался в их перепалку Юрий, — что этот малыш тоже, как и ты, мехом бобра интересуется...

— Опять про приметы насмешки строишь? — понимающе улыбнулся Яша. — Но тот подозрительный определенно был в пальто из солдатского сукна с дорогим бобровым воротником...

— Друзья, — сказал Юрий Ванюшке и Витюшке, — вот вам леденцы, кушайте...

Ребята с радостным визгом кинулись к нему.

— И бородатый, — продолжал Яша. — Но серое это, короткое пальто с бобровым воротником — основная примета... Бородачей по городу бродит тьма... Да не все на шинелку такой воротник нацепляют.

Ванюшка и Витюшка с удовольствием сосали леденцы и внимательно слушали Яшу.

— Если бы в нашем уголовном розыске служило тысяча агентов и всех бы их выделили сейчас для свободного поиска преступника... А свободный поиск это, понимаешь, что? Слежку ведешь самостоятельно, лично делаешь выводы, лично все факты сопоставляешь...

Раздался скрип, и в дверь просунулась голова рыжебородого Михалыча.

— Ваня! Витя! — приказал старик. — Исть пора, ужин собран.

— Дедушка! — надулся Витюшка. — Рано еще...

— Рано, дедушка, рано, — поддержал дружка Ванюшка.

— Как это, елки-палки, рано? — заворчал Михалыч. — Марш до квартиры. Утром вставать раненько, служба соней не любит! Вы, товарищи Юрий Петрович и Яков Осипович, извините, ежели они тут вам помешали и прочая и прочая...

XIX

Вторую неделю жил Прохор Побирский у Фаддея Владимировича. Днем, лежа на неприбранной кровати, он курил самокрутки и читал без разбора старые журналы и книги, а поздно вечером, когда хозяин возвращался со службы с очередной бутылкой, купленной на его, прохоровские, деньги, восторженно восклицал, нетерпеливо облизывая губы:

— Эх ты, лапушка моя, едва дождался!

Но Фаддей Владимирович, уставший от капризов и угроз незваного гостя, не проявлял особой радости. Он обычно молча стаскивал шубу и шел на