Калечина-Малечина - Евгения Некрасова

Сколько прошло времени, Катя не помнила. Над головой железно заскреблись, в металлический проём сверху воткнулся штырь, создав тонкую ровную щель, сквозь неё в лифт пролезли лучи, а потом чьи-то большие ладони. Они напряглись, задрожали, и двери лифта расползлись в разные стороны. Катя увидела вверху перевёрнутый колодец света, в нем край бетонной платформы, ноги людей по колени и одного полусидящего человека в синей форме. Он впихнул железную раскоряку между дверями. Среди ног Катя узнала мамины лимонные домашние штаны с подсолнечномасляным пятном в форме лошади. Это случилось в субботу, и все были дома. Выросшие что-то там говорили, не было ясно что. Солнце набилось в кабину, царапая невыросшей глаза. Из-за него Кате сделалось неуютно и очень захотелось вернуться в прежнюю темноту. Полусидящий спустил Кате табурет. Она приняла его и стояла с ним в руках. Выросшие, в том числе мама, тётя Оля и ещё соседи, влезли своими головами в колодец света и стали показывать руками, что стул надо поставить и взобраться на него ногами. Лица, грубо обработанные светом, приобрели вдруг вместо глаз, носов и ртов — чёрные дыры.

Катя подумала, что это чудовища, которые сожрали всех жильцов подъезда, а теперь пришли к ней и делают вид, что спасают. Не дыша она смотрела на них приклеенным взглядом. Вдруг свет за их спинами погас, и чудовища снова превратились в выросших людей. Катя выдохнула, поставила табурет на пол лифта и забралась на него. К ней уже тянули руки. Её вытащили, кабина застыла между седьмым и восьмым этажами. Катя разрыдалась. Потом её долго успокаивали лифтёры, соседи, мама, и даже папа пробуркнул что-то утешительное.

Четыре месяца потом Катя ездила на лифте только с мамой или карабкалась пешком. Потом она принялась доезжать до шестого, а дальше подниматься по ступенькам. А потом страх рассосался в памяти, она заново проводила в железной кабине все одиннадцать этажей. Лифтовое приключение стало весёлым и ценным. Сразу после произошедшего Лара и даже некоторые другие невыросшие из класса несколько дней выпытывали у Кати захватывающие подробности (некоторые допридумывались на ходу). Она стала кем-то вроде Лары или Сомова. Правда, ненадолго. Если бы лифт застрял сейчас, было бы интересно постоять одной в темноте, а потом позвонить, поплакать, и появились бы какие-нибудь выросшие, которые бы пожалели её. Но железяка доползла до одиннадцатого и без возражений выпустила Катю.

Жизнь сегодня совершенно переменилась, а дома у Кати жило всё как прежде. В коридоре по бокам топталась разносезонная обувь, в углу она спуталась с телефонным шнуром. Налево заваливалась родительская комната и гостиная одновременно. В ней существовали остатки тёмно-коричневой «стенки» (толстый шкаф с одеждой, стеллаж с книгами, полки с музыкальным центром и всячиной), волнистый от прогнутости диван-кровать, широкий пустырь телевизора, под которым мигали электронные часы. Окна под шторами заливал серый свет. Две батарейные трубы жались в углу, по ним нужно было бить, когда соседи снизу слишком громко веселились или ругались.

Коридор заканчивался узкими дверцами туалета и ванной. Там, где среди полотенец и тряпок бросили ремонт, Катя тайно мечтала сама разрисовать оставшиеся бетонные стены. Слева от санитарной пары (это бабушка их так называла) пространство зажёвывала кухня со столом, дребезжащим холодильником, страшной плитой, свисающими шкафами, неубранной раскладушкой, мешком картошки, мешком лука и баночными закрутками по углам.

Справа затаилась Катина комната. В ней как убитый спал диван под постельным бельём. Стол с облупившейся глазурью, невидимой под Катиными тетрадями, учебниками, карандашами, красками и рисовальными альбомами. Он часто побаивался, что на него повалится полка с книжками. Так Кате казалось. Стул и кресло задыхались от наваленной на них одежды. У Кати тоже был шкаф, но ей не нравилось в него лазить. Повешенные там вещи и комки одежды на полках то и дело пытались вылезти наружу. Самым важным и интересным тут, конечно, были заливные пятна на потолке, и Катя всегда радовалась, что до её комнаты так и не дополз ремонт.

Катя не знала, как занять себя до вечера. Ужас предстоящего начал гоняться за ней. Она быстро бродила по комнатам, покачиваясь, как медведь или папа. «Катя катится-колошматится» — не выговаривалось, начала было «Катя вывязывает и довязывает», но тут же вспомнила о ненужности теперь этой фразы. Наткнулась на мигающие часы. До маминого вечера оставалось восемь с половиной часов, до папиного — десять с половиной. Это если всё опять не перепутается, как вчера. Понятно, что вечером будет плохо, но не как «Катя катится-колошматится». А случится что-то огромное плохое, как конец света (про него рассказывала Вероника Евгеньевна), и оно будет таким плохим, какое плохое Катя никогда не испытывала в своей жизни. Ужас резал глаза, вцеплялся в горло, барабанил по вискам и по животу. Невыросшая сделала четыре с половиной круга по квартире. У неё целых восемь с половиной часов. Можно сходить погулять и покататься с горки. Можно посмотреть телевизор. Можно почитать книжку. Можно поиграть в заливные пятна.

Катя прибежала в свою комнату, завалилась на пол и принялась глядеть вверх. Но пятна будто застыли на месте и отказывались двигаться и складываться. Катя стащила с себя тапок, кинула в потолок. Дурацкие подтёки даже не думали играть. Катя вскочила и снова поплелась по квартире, похрамывая в одном тапке. Села на краешек дивана, смотря прямо в пасть телевизору, приманила его пультом и принялась носиться по каналам. Там готовили суп, показывали недавно родившихся невыросших, пели в блёстках, дрались на шпагах, вращали руками вокруг солнц и городов, носили трупы в мешках, сидели за столом с президентом, подглядывали за тиграми, снова готовили, но какие-то макароны. Солнце ударило из окна и залило светом экран. Катя пыталась сконцентрироваться на движущихся картинках. Часы промигали без пятнадцати одиннадцать. Прошло всего лишь сорок пять минут с тех пор, как она вернулась. Страх подсел рядом и стиснул Катю в объятиях.

Она вырвалась, вскочила, понеслась на кухню и закрыла там дверь. Страх заглядывал через матовое стекло. И почему папе захотелось сделать именно такие двери? Страху было всё равно, он жидкий, он пополз между полом и деревянной доской. Катя попятилась к окну, на солнце. Вдруг в коридоре затрынькал телефон. Катя провела рукой по колтунам. Телефон трынькал и трынькал. Страх оглянулся, Катя распахнула дверь, пробежалась по его макушке и остановилась за метр от источника трынканья. А вдруг это мама? Хотя нет, как же мама, если Катя должна быть ещё в школе. Или мама позвонила в учительскую и как-то узнала, что Катя ушла. Телефон подпрыгивал, Катину бестапочную пятку защекотало, она оглянулась, увидела наползающий страх и схватила трубку.

— Здрасьте! А Екатерину Александровну можно услышать? — это спросил спешащий выросший голос мужского рода.

Катя ответила, что ошиблись, страх пополз вверх по её ноге, она бросила трубку, убежала обратно на кухню и снова закрыла дверь.

Сахаринки кололи локти. Екатериной Александровной будут звать Катю, когда она вырастет. Вот! Нужно думать как выросшая. Как мама и папа. Вот сейчас как будто она сама себе выросшая. Как мама себе и папа себе. Катя сидела за столом и представляла себя выросшую. Как она сидит напротив себя — выросшая. Такая же красивая, разумеется, как мама, только с серыми волосами. Страх вполз уже в кухню, но затоптался у двери, он всегда опасался мыслей о будущем. Допустим, она сумеет перетерпеть самое плохое, то есть сегодняшний вечер. Даже школу на Савушкина все семь или сколько-то там лет. Где будет примерно то же самое каждый день. Своя математика, своё вязание, своя Вероника Евгеньевна, собственный Сомов, собственные стихи и столбики. Мама и папа будут стыдиться, стесняться. Все невыросшие из прежнего класса при встрече в лилипутском городе станут кричать: «Ну что, дебилка?!» А с Ларой всё понятно — она не захочет с Катей видеться. И каждый день дневник будет проверять папа и находить там двойку или кол. «Катя катится-колошматится!» каждый день. Потому что в школе на Савушкина Кате станет совсем плохо, и она не сможет учиться вовсе. А главное, после школы для отстающих нельзя поступить в институт, а потом нельзя работать. То есть никогда Катя не сумеет делать так, как ей захочется. Например, купить дорогой (в две зарплаты) телефон или собственный компьютер, жить одной, ездить в гулливерский город или куда-нибудь ещё, как Лара. То есть она навсегда останется в своей комнате. Будущее катится-колошматится. Каждый день. Страх двинулся на Катю.