Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко

Оглядев портрет-натюрморт с видом столичного жителя, заскочившего в музей погреться, – говоря проще, проявив равнодушие к замыслу автора, к неподражаемой игре красок пропаренного шпината и к выверенным мазкам теней под глазами, – Иван Кочерыжкин достал полдюжины сосисок, сварил их и начал есть, чем поверг Любу Кочерыжкину в окончательное трагическое состояние. Губы ее задрожали, руки сплелись в болезненный узор, напоминавший своими переплетениями удава, попавшего под колесо брички и замысловато намотавшегося на спицы.

– Дорогой, – супруга накинула на удава еще один двойной рыбацкий узел, – тебе не кажется, что стена непонимания, вознесшаяся между нами… – Иван, не переставая жевать, оглядел стены в старых обоях под мрамор, – …эта стена может рухнуть и придавить нас?

Лицо Ивана Кочерыжкина прекратило уничтожать сосиску, напряглось и обратило непонимающий взор на Любу.

– Мы должны обсуждать наши проблемы, а не заедать их, – развила Люба мысль отрепетированным козырем. – Признайся, у тебя есть проблемы?

По лицу супруга пробежала тень невысказанного переживания.

– Ты должен открыться, пока не поздно!

Кочерыжкин открылся:

– Котлет охота.

И откусил сразу половину сосиски.

Люба поняла, что супруг не хочет помогать ей в спасении брака. Испытав приступ отчаяния, она подумала даже броситься под поезд, но ближайшая электричка шла лишь утром. Лежать всю ночь на путях – глупо, рассудила Люба и отложила решение железнодорожного вопроса до воскресенья: в воскресенье проходил вечерний скорый на Ростов.

Неделя ушла на поиск проблем, коварно скрывавшихся и прятавшихся в трещинах их матримониальной жизни и все явственнее раскалывающих ее изнутри. Но проблемы не обнаруживались, хотя на их наличие явно указывал рост этих самых трещин. Зато каждый вечер обнаруживался муж и хоронил в сосисках потерянное семейное счастье.

В субботу Люба Кочерыжкина махнула на свой бесповоротно рухнувший брак рукой и на прощанье нажарила котлет.

В воскресенье с утра Иван Кочерыжкин содрал со стены обои под мрамор, оголив унылую серую штукатурку, и вместо них поклеил новые – с васильками.

А через месяц Люба и Иван Кочерыжкины, пышущие свежим счастьем, сели на пароход и отправились в путешествие по Волге. Перед отплытием Иван зашел в газетный киоск на пристани и купил выдержанный в многообещающих тонах журнал для мужчин. Он почувствовал, что обновленная жизнь требует от него новых соответствий.

К церкви стал ходить слепой с собакой. Кобелек заметно хромал, паству встречал большими, детскими, влажными глазами. Прихожане умилялись издали, но, подходя ближе, неприятно упирались взглядом в неприкрытые глазницы слепого и, досадуя на свое любопытство, спешили отвлечься подаянием и видом жизнерадостного кобелька с перебитой лапой. Размягчение чувств приятно разливалось в них, бросавших в коробку деньги. И пустые изъяны слепого, и глаза собаки, и звон упавшей милостыни помогали ощутить свою примятую душу, разгладить складки, которые тут же поползут скукоживаться обратно.

Хотя появление новых убогих не сказалось заметно на доходах завсегдатаев паперти, слепому с собакой подавали чаще прочих, и нищие его невзлюбили. К тому же он не переламывался телом до земли, не унижался голосом, не тянул руки за подаянием – стоял неподвижно, не желая смотреть на притворную суетливость.

Нелюбовь нищих к нему и к кобельку быстро и сполна овладела папертью и расцвела полнокровной ненавистью. Слепому от чистого сердца и из добрых побуждений советовали убираться ко всем чертям, но в ответ он ничего не говорил, лишь кобелек, поджав лишнюю лапу, с добродушным интересом рассматривал ходоков и вилял хвостом.

Одни предлагали покалечить и прогнать слепого, другие – отравить пса. Но и в этой неприятной необходимости неравного и незатейливого насилия им виделось оскорбление их самих. Потревоженные души нуждались в особом воздаянии, не унижающем и без того утомленное достоинство.

Решили дотянуться до слепого через собаку. Где-то отловили и приволокли текущую суку. Кобелек заметил ее и воспылал. Сука тоже разглядела в калеченном кобельке повод для ее сучьей любви, и они по животной простоте обженились.

Слепой остался один. Нищие довольно улыбались, ощерив малозубые, жадные рты. Их руки по-прежнему тянулись к бросаемым деньгам, хребет складывался в вечном поклоне, из глоток вываливались липкие неприятные причитания, но ни сил, ни желания стянуть с лица общую на всех перекошенную усмешку у них не было.

Слепой продолжал стоять, будто ничего не видел.

Но кобелек объявился. Теперь он отсиживал утреннюю службу, а когда паства, осыпавшись милостью, расходилась, на трех лапах убегал к своей суке. К вечерней же возвращался на паперть, чтобы после, хромая, уковылять по зову плоти уже до утра.

Нищие осунулись. Но задумавший хитрость с сукой продолжал улыбаться и щериться.

– Терпение, – шептал он, – терпение.

Шли дни. В одну из заутрень, когда кобелек сидел у ног слепого, один из нищих спустился с паперти и пошел в сторону – туда, где нашла укрытие забеременевшая сука. Пес заволновался, смотрел то вслед нищему, то на лицо хозяина, ища в глазах его ответ на свое беспокойство. Но тот молчал, и пес верно сидел рядом, дожидаясь конца службы и выхода прихожан.

Оставались минуты до того, как церквушка распахнет врата и, не в силах держать в себе, начнет выплевывать впитавших благость людей. И они продолжат свой путь по земле.

Показалась фигура нищего. Он натужно, неторопливо шел. Пес смотрел на его приближение, нервно тряся поджатой лапой.

Нищий приблизился и бросил на землю тело суки, которое нес, перекинув за спину. Оно грузно упало, пенный язык вывалился, вспученные глаза уставились сразу на всех и ни на кого, передавленная веревкой шея стала тонкой и подломилась.

Пес кинулся к ней, обнюхал, удивляясь ее неподвижности, забегал глазами по людям, прося помощи, лизнул пену на застывшей пасти и, постигнув край жизни, обратился в страшный, безысходный вой.

И не было этому вою конца. И не стало вокруг ничего другого.

Выходившие из церкви люди с неприязнью и страхом смотрели на пса, на задушенную суку и на слепого позади толпы нищих, забывших про милостыню.

Слепой опустил руку на голову собаки, дотянулся до мертвого тела, поднял его с земли и пошел прочь. Калеченный зверь захромал следом. Вой удалялся вместе с ними, но так и не стих, беспокоя приход до самой ночи. Но и ночью продолжался.

Кто-то из нищих, не имея сил нести в себе увиденное, засмеялся.

На следующий день паперть перешептывалась – появится ли слепой или нет? Слепой не пришел.

Не пришел он и на второй день, и на десятый.

Жизнь пошла прежняя. Нищие почти забыли случай. Руки их вновь потянулись за милостыней, тела припали к земле, из глоток полились липкие причитания о милосердии и обещания молиться за подающего.