Пленница медведя - Анна Владимирова

— Не буду спрашивать, — отрезал он.

Мы сцепились злыми взглядами, и я уже думала, что объяснит, где мое место, но он отвел глаза и вернулся к печке. Я только растерянно моргнула и спрыгнула со стола.

Бессонная ночь и нервы не оставили сил, и я махнула рукой на Медведя. С этим дикарем договориться непросто. Хотя рычит он одно, делает совершенно другое — готовит мне чай, пробует температуру… Беспокоится.

Я приплелась наверх, но не успела перевести дух, как позади услышала шаги.

— Раздевайся, — Сезар обошел меня с двумя чашками в руках.

— А я как раз жду твоего приказа, — взялась за края футболки.

Но руки не слушались. А под его взглядом еще и взмокли. Но он не стал изводить своим вниманием, давая передышку, и направился к шкафу. А я использовала шанс по полной — скинула шмотки и, нырнув под одеяло, натянула его до груди.

— Тебе лучше? — донеслось до меня от стола.

— Нормально.

— Подробнее, — приказал сухо.

— Немного знобит. — А ничего так у нас вышло. Напиток на основе кэроба и трав сначала обжег, но его жгучесть сразу обернулась приятным согревающим теплом, разлилась по телу и расслабила. — Твой остывает.

Он и не делал ничего у стола — смотрел в окно, будто давал фору. И думал. То, что ему ни разу не лучше, читалось во всем — напряженных мышцах, сжатых челюстях и настороженном взгляде. И при этом он казался олицетворением надежности. У Сезара все честно, без недосказанности. «Хочу тебя», «не буду спрашивать» — его грубый манифест искренности. Он не будет ходить вокруг да около, обещать воздушные замки и оставлять пустой звон намеков. Несмотря на ложь, за которую он и не боролся, признавшись в ней легко и непринужденно.

Я вдруг почувствовала себя уютно. Либо он снова что-то накрошил мне в напиток… либо мне и правда стало хорошо. Камин, чай, шорох дождя за окном и тот, кто ни о чем не собирался спрашивать. Только он вдруг направился к кровати… и забрал свою чашку. Когда его шаги стихли внизу, уют растаял, и снова стало пусто, зябко и страшно.

* * *

Я тихо спустился с крыльца и встал под окном. Отголоски запаха белоглазых нервировали. Не уходят. Значит, знают, что я — выбраковка. А еще им есть за что мне мстить.

Но и не подходят. Все равно боятся. И к этому тоже приложили руку люди.

Белоглазые всегда выделялись из прочих оборотней. Что-то люди повредили в их мозгах — они больше звери с возможностью пробежаться на двух ногах. У них нет городов — только пещеры и первобытный звериный уклад жизни. Есть теория, что нас создали, чтобы контролировать их. Это как человеку добавить крысиный ген — будет бояться котов. Так и эти не переносили медведей на дух, и поэтому в каждом поселении медвежий род — главный, а от его численности зависит безопасность.

Поэтому мне все меньше нравилось их пристальное внимание. Мелькнувший в листве светло-серый конец хвоста вынудил стиснуть зубы и отвернуться. Человека эти мрази не боятся. А это значит, что мне нужна моя вторая ипостась. Но при мысли о ней прошибало потом. Я чувствовал звериную настороженность внутри — зверь во мне не видел никакой проблемы в том, что произошло, у него нет сознания, лишь какое-то свое восприятие мира, в котором нет привязанностей и тоски. Но меня это не устраивало. Я не собирался отдавать ему право голоса.

Вымотавшись, я поплелся в дом. На столе так и стоял уже порядком остывший напиток. Интересно получилось. Я только теоретически знал, что кэроб не навредит, но он улучшил — все вместе стало вкуснее. Бросив взгляд на лестницу, я задумался. Дана, как этот кэроб, делает мою реальность удобоваримой. И невыносимой.

Я дополз до дивана и упал поверх, чувствуя себя так, будто неделю не спал. Поток мыслей и необходимость принять решения изматывали, но я послал все к чертям, вздохнул поглубже и медленно выдохнул…

Дыхание становилось все более медленным, меня уносило в тревожный сон, в котором все повторялось снова и снова — страх, бег по лесу, невозможность вернуться в человека… Только потом что-то изменилось — добавился хорошо знакомый запах, смешанный с шоколадом и пряностями. На грудь легло что-то невесомое, скользнуло по лбу, обвило лицо. Я даже не понял, как схватил это что-то — по сути, схватился сам, как утопающий за возможность спастись. В моей вселенной родилось чужое дыхание, наполнилось мелодичным звуком мое имя, и я хотел его слышать снова и снова. Я тянулся к его источнику, желая жадно попробовать на вкус… и нашел, с упоением к нему припал. И было так хорошо, жарко… дыхание билось в губы, сердце в сердце… я был не один. Теперь у моей вселенной другой центр. И меня это полностью устраивало. Пусть он хрупкий, тонкий, дрожащий… но пахнущий до одури вкусно! И я облизывал и покусывал его тонкую кожу, ритмично бившуюся под губами, прижимал к себе, не позволяя вертеться в руках… Какой верткий, что б его!

— Сезар!

По морде прилетело, как ударом тока.

Я моргнул и открыл глаза, с трудом приходя в себя и наводя резкость на раскрасневшейся… Дане.

— Пусти! — пискнула девчонка.

Она лежала подо мной на диване с задранной до шеи футболкой. Штаны сползли до самых ягодиц, открывая все, что нужно, чтобы снова впасть в нирвану. Мои тоже казались неактуальны в данный момент.

— В смысле — пусти? — низко прорычал, переводя голодный взгляд на ее лицо. — Кто тебя просил ко мне подходить?

— Ты кричал! — дернулась она.

— Ты тоже иногда кричишь, — оскалился, чувствуя себя немного пьяным. Эту реакцию на нее уже привычно не остановить. И воззвать к ее собственной снова не составило труда.

— В следующий раз подойду с ружьем! — дернулась она в моих руках, а меня ее злость только больше завела.

Красивая все-таки. Эти ее большие злые глаза, губы, шея с россыпью моих меток…

— Смотрю, тебе понравилось угрожать мне оружием, — горячо выдохнул ей в губы, и по телу покатилась волна плохо управляемого желания.

Я смотрел ей в глаза, стягивая с нее штаны, и слушал ее сбивчивое дыхание. Взгляд колючий, а мне нужен был другой — влажный, сдающийся… И я протолкнул ей пальцы между ног, получая все и даже больше. Дана выгнулась, но насладиться этим снова не успел, потому что у самого снесло крышу. Голод по ней длинной в сутки лизнул пламенем сдерживающий безумие поводок. Я растолкал ее колени, вынуждая раскрыться и обхватить мои бедра, и наклонился к ее груди. Стоны Даны вытеснили остатки сумрака из души, и я не давал передышки, разгоняя ее и свою агонии. Она хватала меня за руки, извивалась, крича в голос, кусая губы и закатывая глаза. И я рывком развернул ее на живот.

— Ты просила, чтобы спрашивал, — прорычал ей в шею и вернул пальцы в игру.

Бесило, что хочет — но сопротивляется, стонет — но не упускает шанса взбрыкнуть. Я освежил метку на ее попке, добавляя огня ее крику, и швырнул свою строптивицу к финалу.