Чехов. Книга 4 - Гоблин MeXXanik

начальника охранки и внуку судьи становится адвокатишкой?

— Так распорядилась судьба, — я развел в стороны руки.

— Семья у вас старая, уважаемая, — продолжила Мира, уходя на кухню и говоря уже оттуда, — Я раньше следила за работой вашей бабушки. Софья Яковлевна- удивительная дама. Она всегда была сильной, резкой и восхитительно суровой. Обычно в нашей империи так ведут себя мужчины.

— Вы тоже производите впечатление сильной женщины, — заметил я.

Мира внезапно оказалась в дверном проеме с подносом в руках. Она осмотрела комнату, словно ожидала, что с полочки пропадет фарфоровая статуэтка слоника. Вздохнула с видимым облегчением, прошла к столику и сгрузила поднос с заварником и двумя чашками. Чай был бледным и совершенно не ароматным. В вазочке лежало несколько светлых сухих галет, прикрытых белой бумажной салфеткой.

— Итак, вы выбрали себе профессию, которую в вашей семье наверняка считают не самой достойной.

— Мне не хотелось бы это обсуждать, — твердо заявил я.

— Думаю, все не просто так, — продолжила женщина вполголоса, словно не замечая моего присутствия. — Наверняка это надобно, чтобы людям понравится. Ведь кому приглянется внук темной…

Мира закряхтела и как-то особенно неприятно улыбнулась.

— Так значит, вам досталось дело этого негодяя, который решил испортить мою репутацию. Вы уже говорили с ним?

— Нет, — солгал я и сделал вид, что попробовал чай, и вернул чашку на блюдце. — Я решил сначала поговорить с вами и узнать вашу версию произошедшего.

— Версия одна! — воскликнула Мира и стукнула кулаком по колену. Тотчас зашипела от боли и принялась тереть ушибленное место. — Щукин устроился почтальоном в наше отделение около года назад. Я проверила его на вшивость своими способами.

— Это какими? — насторожился я.

— Обычными, — не смутилась женщина. — Кинула на коврик рубль, когда он принес мне посылку. И проверила — забрал мерзавец купюру или нет.

— Забрал?

— Нет. Похоже, догадался, что я его проверяю, — нехотя призналась женщина. — Но я сразу раскусила его хитрый план.

— И какой же? — я вновь приложился к чашке, обжигая губы.

— Он мне не друг. В этом доме живут не самые достойные люди, — понизив голос сообщила мне Мира. — Меня не обмануть после стольких лет работы в организации.

— В какой организации? — невинно поинтересовался я.

— А вы не знаете? — подозрительно спросила женщина и поджала губы. — Кто вас учил работать? Вам следовало узнать все о клиенте…

Я не стал напоминать ей, что клиентом для меня был Щукин. И я как раз занимаюсь тем, что узнаю подробности дела. Да и не ждала Ромская от меня ответа. Она поднялась на ноги и заходила по комнате, цепляя подошвой тапочек тряпку на ковре.

— Я, почитай, сорок лет отдала службе. Верой и правдой посвятила большую часть жизни процветанию империи…

— Простите за мой вопрос… — начал было я.

Мира подошла к серванту и открыла створку, чтобы взять с полки книгу в обложке обтянутой бархатом. Этой книгой оказался толстый фотоальбом ручной работы. На сером картоне страниц были приклеены ажурные уголки из бумаги, которые удерживали фотографии. Снимки местами пожелтели, но на черно-белых изображениях очень хорошо можно было рассмотреть подтянутую темноволосую женщину с веселой усмешкой на широком лице.

— Узнаете? — с затаенной гордостью спросила Мира, и я недоуменно взглянул на нее. — Не говорите, что я настолько изменилась!

Прозвучало сердито, и я вновь перевел взгляд на снимки. Мира в молодости была совершенно другой. Я бы никогда не узнал ее, если бы не женщина, которая стояла напротив и ждала моей реакции.

— Вы служили… — медленно произнес я.

— В остроге, — с гордостью подтвердила Ромская. — Я там всяких подонков насмотрелась. И никогда не ошибалась в людях. Всегда точно знала, кто прячет заточенную зубную щетку или другую запрещенку какую…

— Понятно, — протянул я и на этот раз сделал настоящий глоток чая. Тот оказался совершенно невкусным, и я с трудом заставил себя протолкнуть напиток в желудок.

— Я долго работала, — продолжила Мира и приосанилась. — Жила в общежитии и только при выходе на пенсию мне досталась по ордеру эта квартирка. Тут царил полный бардак. На одной площадке со мной обитала мадам с жирными котами, которые истошно орали по весне. Я сделала все, чтобы извести живность. Писала жалобы в лекарскую службу, чтобы проверили жилище на предмет заразы. Потом замеряла уровень звука и писала в градоохранные организации. В профсоюз писала…

— Зачем? — уточнил я.

— Чтобы место свое знала эта дамочка, — как ни в чем не бывало заявила Мира. — Я законы знаю. Все жалобы проверяют. На них должны реагировать.

— Для чего вы это делали?

— Я за порядком слежу в этом доме. И во дворе, — насупилась женщина. — Надо мной жила со своим мужем одна арфистка. И я добилась, чтобы она со своим инструментом поганым и мужем визгливым убралась отсюда.

— Вы не любите музыку? — я откашлялся.

— Арфа тяжелая, — очевидно не в первый раз пояснила Мира. — И она могла продавить пол и согнуть балку.

Я невольно посмотрел наверх, оценив высокий потолок с лепниной, густо замазаный побелкой.

— А на третьем этаже жил мерзкий старик, который постоянно кашлял. Я выяснила, что он был репрессированным. И какое-то время провел на каторге. И терпеть его кашель я не собиралась. Он принес мне с десяток справок о том, что легкие у него чистые, а слабость в них астмическая. Но меня не проведешь, — Мира злобно усмехнулась. — Я выжила этого убогого чахоточного.

— И куда он съехал?

— В богадельню, наверно, — безразлично отмахнулась женщина. — Свою квартирку он продать не может. Жилье наше за городом значится. У нас весь дом не частный, а принадлежит империи.

— Ясно, — внутри меня все заледенело от омерзения.

— И этот Щукин мне сразу не понравился. Ходил со своими газетенками и не оставлял их внизу.

— Так на крышках почтовых ящиков замочки, — напомнил я.

— Это я повесила, — довольно отметила хозяйка квартиры. — Чтобы никто не додумался кидать всяческий мусор.

— К вам нельзя зайти без домофона, — рассеянно заметил я.

— Мерзавцы найдут возможность, — ожесточенно заявила Ромская и вновь стукнула себя по колену, тотчас скривившись от боли. При этом ее лицо приобрело странное страдающее выражение, которое тут же сменилось на злорадное.

— Так что же сделал Щукин? — вернулся я к прежней теме.

— Он таскал мне письма. Много писем. Эти гадские, свернутые в квадраты записки, так их обычно складывают в острогах.

— Так письма были оттуда? — я уже не мог притворяться, что пью чай, и отодвинул чашку.

— И с каторги, — добавила женщина и скривила губы. — Поначалу я подумала, что это какая-то глупая шутка. Но потом поняла, что письма настоящие.

— Их вам слали каторжане и сидельцы?