Обман Инкорпорэйтед - Филип Киндред Дик

Женщин объединяло нежелание слышать неприятные вещи. Их связывала таинственная психология обособленной женской расы. Обращаясь к Дейву Гоулду, Хедли внезапно продолжил разговор с того места, где их прервали:

– Конечно, я поддержал борьбу с нацистами и япошками. Я чертовски обрадовался, когда мы вступили в войну. Рузвельт назвал страны «оси зла» главными врагами человечества, и мне хотелось, чтобы их стерли с лица земли. Седьмого декабря я так распереживался, что мне кусок в горло не лез[54].

– Это случилось в воскресенье, – ностальгически сказала Эллен, снова пытаясь сменить тему. – Помню, к нам вечером пришли мои дядюшка с тетушкой. Вся родня была такая чопорная и церемонная. А мне до смерти хотелось в кино… Как раз шла картина с Марией Монтес[55].

Глядя через всю комнату на Дейва, Хедли продолжал:

– Рузвельт сказал, что нужно их полностью разгромить – камня на камне не оставить. Оглядываясь назад, я не понимаю, откуда у меня могли появиться такие мысли. Помню один фильм – киножурнал. Япошка выбегает из бункера на Окинаве. Наш солдат стреляет в него из огнемета. Тот бежит и горит на ходу, – у Хедли дрогнул голос. – Пылающий факел. Все в зале аплодировали и смеялись. Я тоже смеялся, – его лицо стало холодным, суровым. – Видать, тогда я просто спятил.

Эллен раздраженно пожала плечами:

– В военное время…

– Да, – сказал Хедли, – в военное время веришь чему угодно. Я верил всему, что мне рассказывали. А как же иначе? Я был еще ребенком. Откуда мне было знать, что нам пудрят мозги? Я доверял им… У меня никогда не закрадывались сомнения. Когда мне говорили, что япошки – недочеловеки, зверьки, я этому верил: ты только глянь на них – кривые короткие ноги, зубы торчат в разные стороны, близорукие глаза… полуслепые низкорослые дикари. Вероломные?

– Да, – подтвердил Дейв. – Вероломные.

– Что еще?

– Они ухмылялись, – сказал Дейв. – Ухмылялись, когда насиловали женщин и закалывали штыками младенцев.

– Точно, – кивнул Хедли. – Когда я услышал, что Токио бомбили и весь город охвачен пламенем, я был вне себя от радости. Возникло такое чувство, будто наша команда выиграла важный матч… ликующие толпы, ленты, флаги. Но затем я увидел тот киножурнал, того горящего человека. Худой паренек безмолвно бежал, пытаясь погасить огонь. Он выскочил из какой-то дыры – из подземелья, куда сам же и залез. Его выкурили оттуда, словно какую-то букашку. Как жука, в которого дети часами тычут палками. А все эти люди ликовали, – его голос ожесточился. – Вплоть до той минуты я тоже ликовал. Но потом – как отрубило.

– А теперь появились русские, – сказал Дейв. – Только они уже не ухмыляются. К тому же они не кривоногие карлики, а огромные увальни.

– Нет, – возразил Хедли. – Я больше на это не пойду. Одного раза хватит. Я – пас. Я больше не собираюсь ненавидеть безбожных восточных материалистов-атеистов. Пусть приходят и завоевывают Америку. Если начнется еще одна война, я буду сидеть здесь и ждать, пока упадет бомба. Мы же сами ее изобрели… и опробовали на всех этих японках, измученных стариках и больных солдатах. Опробовали на них, а они когда-нибудь опробуют ее на нас, – он слегка улыбнулся. – Наверное, я тоже безбожный атеист.

– Но подумай, сколько жизней мы спасли, – сказала Эллен, покосившись на него. – Сколько наших мальчиков могло бы погибнуть… Благодаря бомбе война закончилась.

Хедли оскалился.

– Со смертью кончается все – не только войны. Когда же мы остановимся? После того, как безбожные атеисты подохнут с голоду?

– Мы в этом не виноваты, – отстраненно сказала Эллен. – Взгляни, что происходит, когда мы пытаемся им помочь: она начинают нас ненавидеть. Они завидуют.

– Они завидуют, – подхватил Хедли, – поскольку знают, что наше богатство не принадлежит нам по праву. Они знают, что оно украдено, и знают, у кого: часть этого богатства должна принадлежать им. Мы деградируем из-за богатства и изобилия. Мы заслуживаем того, чтобы нас уничтожили. Неужели ты этого не чувствуешь? Разве ты этого не понимаешь? Это наш грех, наша вина. Мы заслуживаем грядущей кары.

– Не говори так, – сварливо сказала Эллен: муж разрушил легкую светскую атмосферу, которую она старалась создать. Но это еще не все – она узнала в его глазах тот жесткий, бесстрастный взгляд, что появлялся, когда затрагивались глубинные причины его разочарованности. Эллен занервничала, напрягшись от дурного предчувствия.

– Сядь и успокойся, – злобно велела она.

Хедли не обращал на нее внимания и продолжал мерить шагами гостиную.

– Наша страна погрязла в пороке. Мы богатые и хвастливые, пышем гордостью. Расточаем и тратим, нам плевать на весь остальной мир, – затем он обратился к Лоре: – Сегодня я познакомился со священником, и он налил мне виски с содовой. У него огромный роскошный дом и красавица-жена, телевизор на восемьсот долларов и полный холодильник спиртного.

– Ну, и что из этого? – Эллен внезапно вскипела. – У нас дома полно спиртного. Ты вечно сидишь в каких-то дешевых барах и пьешь пиво – как, например, позавчера, когда тебя не было до двух ночи, а я насилу подняла тебя утром на работу, – раскрасневшись, она вошла в раж: – Ты говоришь с таким возмущением, но разве тебе самому не хотелось бы иметь большой красивый дом?.. Если бы мы могли позволить себе телевизор за восемьсот долларов, мы бы наверняка его купили, но кто виноват, что мы не можем себе этого позволить? Не завидуй чужому успеху. Твоя беда в том, что ты просто завидуешь этому человеку, – она с трудом перевела дыхание. – Как она выглядела?

Хедли сморгнул:

– Кто?

– Его жена.

Хедли мысленно вернулся к той сцене. Пока они с Олсеном, потея и кряхтя, валялись на полу и настраивали телевизор, по лестнице спустилась миссис Эндертон. Опираясь рукой о перила, она холодно взглянула на них: высокая стройная фигура в платье до пят, темно-русые волосы, рассыпавшиеся по плечам, спокойное, благородное лицо.

– Она была очень красивая, – искренне признался Хедли. – Как принцесса.

Эллен скривилась. Прежде чем она успела ответить, Лора Гоулд фыркнула:

– Стюарт, от тебя разит мещанством! Ты законченный буржуй.

Хедли свирепо зыркнул на нее:

– У меня есть вкус. Что дурного в том, чтобы иметь вкус и стремиться к красивой жизни?

– Мне показалось, ты выступал против собственности того человека, – оторопело и встревоженно промолвил Дейв Гоулд. – Не понимаю я тебя, Стюарт. Ты говорил так, словно хотел стереть с лица земли все эти вещи… а теперь…