Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Однако, Ростовцеву повезло больше, чем Милорадовичу: не очень понимающие, в чем дело, мятежники ограничились только избиением прикладами, а Оболенский уже не рискнул вновь пустить в ход штык на глазах у всех!

За сутки до этого Рылеев, не встретив сочувствия Штейнгеля и других, также не рискнул заняться практической ликвидацией свидетеля и соучастника, на что его явно подбивал Оболенский!

А Ростовцев спустя много лет еще рассчитывал на ходатайство своего друга перед Герценом!..

Теперь продолжилось стояние на площади уже после покушения на Милорадовича.

Речь уже не могла идти о хэппи-энде для всех мятежников, а осталась возможной только безоговорочная капитуляция. Она по-прежнему угрожала почти всем участникам демонстрации весьма незначительными карами — ведь верность присяге Константину оставалась весомым аргументом; недаром солдаты соглашались поверить только другу Константина — Михаилу. Но капитуляции препятствовало одно маленькое но: неизбежное расследование деяний Оболенского, Каховского и Щепина-Ростовского, проливших кровь, а гибель Милорадовича была самым тяжким из совершенных преступлений!

При общей капитуляции труп Милорадовича оказывался бы не одним из более тысячи трупов, а почти единственным. Избежать придирчивого расследования в этом случае было бы невозможно — генералитет этого бы просто не допустил.

Такой исход никак не устраивал Оболенского и, опираясь на несомненно горячую поддержку Каховского и Щепина-Ростовского, Оболенский стал неожиданно делать бурную карьеру: как упоминалось, около трех часов дня 14 декабря его избрали Диктатором восстания!

Не исключено, что для усиления своей позиции он исподволь старался повязать кровью и других сообщников, но на последующие убийства оказался практически способен только Каховский.

Избрание Оболенского диктатором почему-то не вызвало любопытства историков.

Для каких таких целей избирать в тот момент диктатора? Неужели не ясно, что кроме капитуляции не оставалось ничего, что могло бы потребовать руководящих решений? Ведь даже народная революция, разразись она вокруг Сенатской площади вечером 14 декабря, сразу привела бы ситуацию в совершенно неуправляемое состояние — как это и случилось 27 февраля 1917 года!

Но вот именно для этого-то Оболенский и постарался быть избран: чтобы иметь право veto при решении вопроса о сдаче. И он воспользовался этим правом самым решающим образом!

Сначала была отвергнута возможность капитуляции, когда было удовлетворено естественное желание солдат: им дали выслушать Михаила Павловича. Кюхельбекер, правда, особо разговориться не позволил.

Спасение жизней ушло из рук: солдаты упустили инициативу, а тут кавалерийские атаки совершенно не вовремя изменили настроение мятежников — нерешительность противоположной стороны стала как будто очевидной.

Но вот настала прямая угроза артиллерийского расстрела. Завязалась демонстративная возня с пушками: с громкими командами и, наконец, с предупредительным выстрелом поверх голов. Это был последний момент, когда можно было спасти более тысячи жизней, но Оболенский не позволил!

1271 труп сделал неактуальным полное расследование единственного важного убийства. Николая I это вполне устроило.

Замысел Оболенского удался, хотя и не в идеальной форме: пожизненная каторга, но в хорошей компании, с женой и семьей впридачу, вольготным и обеспеченным существованием (далеко, правда, не всегда), да еще и со славой героя, а не предателя!

Как мы знаем, к лету 1826 года дворянское общественное мнение повернулось лицом к осужденным декабристам. В Сибирь они ехали уже триумфаторами.

Прибытие на каторгу продолжило этот бенефис. Там, в XIX столетии, за целый век до рождества ГУЛАГа, господствовали норма и пайка, быстро сводящие в могилу прибывающих каторжан. Ничего подобного декабристам не угрожало!

Сам Оболенский свидетельствовал: начальник Усольского завода полковник Крюков «объявил, что назначит нам работу только для формы, что мы можем быть спокойными и никакого притеснения опасаться не должны. /…/ Невольно иногда тревожила мысль, что нас могут употребить в ту же работу, которую несли простые ссыльно-каторжные. Я видел сам, как они возвращались с работы покрытые с головы до ног соляными кристаллами, которые высыхали на волосах, на одежде, на бороде — они работали без рубашек — и каждая пара работников должна была вылить из соляного источника в соляную варяницу известное число ушатов соленой влаги. На другой день после свидания с начальником урядник Скуратов приносит нам два казенных топора и объявляет, что мы назначены в дровосеки и что нам будет отведено место, где мы должны рубить дрова в количестве, назначенном для каждого работника по заводскому положению: это было сказано вслух, шепотом же он объявил, что мы можем ходить туда для прогулки и что наш урок будет исполнен без нашего содействия. /…/ в третьем часу мы возвращались домой, обедали, хотя и не роскошно, а вечер проводили или в беседе друг с другом, или играли в шахматы».

Как видим, остальным каторжанам прибытие декабристов вылилось в дополнительные нормы принудительной выработки!

Но такой санаторий для «великих революционеров» продолжался не все время — случались за десятилетия лишения свободы и кандалы, и тесные камеры. Да и без этого: несвобода — всегда несвобода; это знает каждый, кого лишали свободы! Но эту судьбу избрал себе и другим сам Оболенский, и не ему было о ней сожалеть!

Целая толпа трупов оказалась невысокой ценой за продолжение его жизни или позябания — судите как хотите!

Жаль только, что гениальные решения Оболенского не снискали ему заслуженного признания: слава за них досталась совсем другому человеку!

В одном из лучших, знаменитейших рассказов английского писателя Г.К.Честертона приводится такой гениальный ход мыслей:

Где легче всего спрятать камень? Среди других камней на берегу моря.

Где легче всего спрятать лист дерева? Среди других листьев в лесу.

Где легче всего спрятать труп? Среди других трупов на поле боя — и далее рассказывается о битве на войне, специально организованной, чтобы скрыть единственный труп — плод индивидуального преднамеренного убийства!

По-видимому, Богу захотелось поделиться идеей, оставшейся беспризорной, а гениям свойственно подслушивать шепот богов!

Современники все же выделили грандиозные заслуги Оболенского: недаром в его судьбе случился эпизод, равного которому не сподобился никто из декабристов.

Все образованное общество, как рассказывалось, было поражено жестокостью приговора декабристам. Лишь в отношении Оболенского было несколько по-иному: составилась целая делегация генералов, ходивших просить к царю об утверждении смертного приговора Оболенскому.

Совершенно естественно, Николай I отказал — у него был свой взгляд на то, какой участи заслуживал Милорадович, и этот взгляд не расходился с позицией Оболенского!