Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Надеемся, что наша попытка восстановить справедливость и восславить этого великого декабриста увенчается успехом!

В 1961 году, после полета Юрия Гагарина, Гагаринский переулок в Москве из уважения к космонавту был переименован в улицу Рылеева. Следуя этой странной логике, можно было бы предложить тоже что-нибудь подобное: например, переименовать некоторые улицы в России в Оболенские переулки; есть, правда, один такой в Москве!

Так или иначе, князь, на наш взгляд, заслужил дополнительного признания: среди множества подлецов, предателей и убийц, избранных в национальные герои России, Евгений Петрович Оболенский должен занять более почитаемое место!!!

Мне было десять лет, и я до сих пор помню этот солнечный день 1955 года, когда я шел по дороге у берега Черного моря и вдруг, размышляя, понял, что представляю собой законченного и непримиримого политического противника существующего режима! Как же это случилось? Ведь всего за полгода до того я переживал, примут ли меня в юные пионеры: проблема была в том, что до положенных десяти лет мне еще не хватало пары месяцев. Откуда такая метаморфоза?

И тогда, и позже, вспоминая об этом, я все-таки не осознал всей техники того, как исподволь и понемногу мой отец провел в такой недолгий срок свою агитационную кампанию. Это не было столь уж экстравагантным шагом с его стороны: именно в таком возрасте начинали дворяне готовиться к службе: в конце ХVIII века — царю, в конце XIX — против царя. В 1894 году мой тогда пятнадцатилетний дед был изгнан из гимназии — «за политику»; это стало началом пути профессионального революционера. В 1917 году тринадцатилетний старший брат отца вступил в большевистскую партию — это оказалось нетрадиционным началом пути будущего заговорщика-контрреволюционера. Служба обществу началась у моего отца в восьмилетнем возрасте в 1918 году, когда он сидел (вместе со своей матерью) заложником в тюрьме у белых (этому есть документальные подтверждения — см., например: «Родина», № 12, 1997, с. 63–67).

Странные вещи передаются иногда по наследству. Кто-то получает кота в мешке, а кто-то — в сапогах, а мне вот достался целый политический заговор, участниками которого погибли мой дед и старший брат моего отца. Младший сын и брат не принимал непосредственного участия в играх старших: его, блистательного с юности инженера и ученого, они хранили в резерве. Этой ролью он со мной и поделился.

У него была психология истинного заговорщика: столетнюю историю, предшествующую 1917 году, он рассматривал как заговор против царизма; наши предки участвовали в нем с шестидесятых годов XIX века. Период 1917–1937 гг. он рассматривал как заговор против революции, которому ничтожные по численности старые кадры заговорщиков сопротивлялись, как могли. Ни мой дед, ни его соратники не были правоверными коммунистами; они принадлежали к иной политической традиции, которую нет необходимости называть.

Разумеется, я был горд и счастлив, ощутив себя настоящим заговорщиком, которого ждут великие свершения и долг мести за погибших.

Вот знакомством с творчеством деда и началось мое индивидуальное участие в заговоре, а вскоре и завершилось: я постепенно понял, что целевым идеалом предполагался по существу некий всеобщий концлагерь, в котором принудительным образом запрещалось бы творить политическое зло — с подробностями устройства можно ознакомиться в «Манифесте коммунистической партии» К.Маркса и Ф.Энгельса, который я тогда же и прочитал. Так возник мой конфликт с отцом, которому я долго объяснял отсутствие разницы между Освенцимом, Колымой и его идеалом. Мне уже было за двадцать, когда отец согласился со мной.

Я к тому времени выяснил многое. Например то, что мой дед был одним из виновников голода 1921–1922 гг. (сначала он был замнаркома, а с декабря 1921 — наркомом продовольствия Советской Республики). По моим прикидкам, в мировой классификации массовых убийц ХХ века мой дедушка занимает где-то скромную пятнадцатую-семнадцатую строчку. Это совершенно охладило мой пыл продолжать семейные дела.

Став еретиком по отношению ко всем традициям и учениям, я начисто отказался от практического участия в политике. В то же время у меня не было сил прекратить игру, в которую я уже погрузился: продумывание политических ходов и расследование заговоров и контрзаговоров. С детства занявшись этим захватывающим делом, я ощущал ограниченность собственных творческих возможностей и, сознательно решив совершенствовать исследовательскую логику, избрал профессию математика.

Мой выбор меня не обманул: десятилетия работы математиком-прикладником в самых разных сферах науки и техники предоставили неоценимый опыт.

Настоящий политический заговор — весьма сложная система. Недаром даже гениальные заговорщики-практики совершали роковые ошибки, и редкий из заговоров достигал поставленных целей. В то же время к сегодняшнему дню создались и получили практическую отладку многие методы исследования сложных систем и управления ими — и дело не в формальном применяемом аппарате, а в принципах подхода к решению задач.

Мне трудно понять, как могут заниматься историей заговоров ученые, не знающие, как проходит сигнал по сложной радиотехнической схеме, или как работает система управления сборочным конвейером, или какие трудности встречаются при распределении финансов в крупных фирмах или государствах.

В то же время, с детства ощутив себя заговорщиком, я с удовольствием примерил на себе шапку-невидимку: всю жизнь мне потом нравилось быть не совсем тем, за кого меня принимали. Это постоянно подвигало меня на участие в разнообразных авантюрах, и я приобрел опыт, недостижимый для кабинетных ученых; с психологией лихих людей я знаком не понаслышке.

И всегда, всю жизнь я читал любую строчку встреченных исторических материалов, а затем приучился немедленно фиксировать на бумаге все важное, а главное — непонятное.

С 1978 года я писал самостоятельные исторические работы, но не спешил к публикации и известности. Моей мечтой было создание такого солидного труда, после издания которого было бы не жалко завершить жизнь на лагерных нарах. Перестройка и последующие годы отвлекли мои интересы в иные сферы, и надолго прервали занятия историей.

Уезжая в 1992 году в Германию, я вывез пару кубометров собственного архива: цитат, конспектов и заметок, охватывающих события двух веков русской истории.

С 1996 года калейдоскоп моих жизненных обстоятельств притормозил вращение и позволил сосредоточиться на оформлении проделанной работы, а участие в журнале «Литературный европеец» обеспечило определенной читательской аудиторией.

Просматривая материалы, собранные порой второпях, я столкнулся с необходимостью и возможностью разобраться с давно совершенными политическими преступлениями. При анализе индивидуальных действий я использовал метод, применяемый некоторыми следователями: нужно представить себя в роли преступника (а иногда — жертвы) и шаг за шагом попытаться восстановить ход необходимых действий. Должен сознаться, это нелегкая и не очень приятная работенка.