Дежавю - Татьяна Шмидко

Я немного успокоилась и задумалась. Эдуард прав – если Брукс не поспешит, то может, в конце концов, потерять Ханну, чего боялись все. Нужно его подтолкнуть как-то: может, рассказать, чем она занята?

Я вздохнула и решила поступить так: дописать конспект, дождаться конца лекции и позвонить Ханне и Бруксу. Поэтому, как только закончилась пара, я собрала вещи, и Эдуард снова подхватил мой портфель. Я укоризненно посмотрела на него, а он, улыбаясь, сказал:

– Бэль, ты же на целую голову ниже меня! Это дает мне право носить за тебя такую тяжесть!

– Спасибо, – пробурчала я, и мы вышли в шумный коридор. У нас было время ланча, поэтому мы спустились в большой холл с колоннами и вышли на улицу. Благо, что погода, как всегда, была дождливой, и мы могли спокойно пройтись по бульвару.

В местном кафе мы сели за дальний столик и заказали себе бургеры и кофе. Думаю, что никто так и не заметил до сих пор, что мы их выбрасывали на выходе. Принстон был местом сосредоточения на себе – все, о чем беспокоились студенты – это учеба, полезные связи и будущая карьера. Цвет нации, что ни говори! Я не испытывала никакого дискомфорта от отсутствия полноценного общения с сокурсниками – мне вполне хватало моей семьи. Хоть мы и находились сейчас довольно далеко друг от друга, но создавалось впечатление, что мы по-прежнему живем все вместе.

Я набрала номер Ханны и услышала в трубке любимый голосок:

– Мама, мы сегодня идем на закрытую выставку в Барселоне, в Музее искусств. Там будут выставлены картины, которые полиция изъяла у подпольного коллекционера. Думаю, для того, чтобы селебритиз смогли там опознать свое имущество.

– Я рада, Ханна. А что ты сегодня еще делала? – спросила я.

– Сегодня была тренировка по тхэквондо. И э-э-э… ты не пугайся только…

У меня, наверное, глаза вспыхнули от беспокойства, но я сказала как можно более заинтересованным тоном:

– Я слушаю.

– Ну, в общем, Прайм пробовал научить меня парализовывать окружающих.

– Ну и как? Получилось? – спросила я, чувствуя, что начинаю заводиться.

– Ну, в общем, это несложно. Целая толпа байкеров в баре замерла на минуту! Представляешь! – сказала она с восторгом.

– Байкеров? Каких байкеров? Какой бар?

– Наш, то есть Прайма. То есть он ему принадлежит… Все! Мое терпение лопнуло!

– Солнышко, дай трубку Прайму, пожалуйста!

Он повел ее в место, полное пьяных мужиков? Я была готова наговорить лишнего и как раз набирала воздух в легкие, чтобы это сделать, как телефон исчез из моей руки, и Эдуард сказал медовым голосом:

– Радость моя, мама пока что не может говорить.

Расскажи мне, как дела у тебя?

Ханна стала повторять вышесказанное отцу, а мне до жути захотелось выбросить ланч, выйти на улицу, спокойно пересечь территорию Универа и сломать в ближайшем лесу что-нибудь большое.

– Да, родная, мы тебя тоже любим, – сказал Эдуард с чувством и отключил связь.

Я непонимающе уставилась на Эдуарда.

– Как ты можешь так спокойно реагировать? Он же водит ее по злачным местам, обучает боевому искусству! Ты этого хотел для своей дочери?

Эдуард спокойно посмотрел в мои глаза и ответил:

– Я в долгу перед Праймом. Он, будучи мудрее меня, готовит Ханну к реальной жизни. Я же, слепо любя ее, не стал учить азам выживания. Она совершенно неподготовлена к нашему миру. А ей придется бороться, ты понимаешь? – сказал он, переходя на неуловимый для человеческого уха шепот. – Она не человек, не вам пир, не оборотень. Дочь между этими мирами. А вдруг с нами что-то случится, и она останется одна? Как она выживет?

Я опустила глаза, признавая его правоту. Я всего лишь хочу получить обратно свою милую девочку, которая выросла слишком быстро. Это эгоистично и недальновидно.

– Хорошо, но Бруксу я все равно позвоню! – сказала я и протянула руку за своим телефоном.

Мы как раз вышли из кафе и отправились на последнюю пару по физкультуре. Эдуард и я посещали ее вместе. Я изо всех сил отбивалась от предложений стать чер-лидером местной команды по футболу. Эдуард с легкостью уклонялся от предложений играть за нее. Трубку взял Вилли и сказал, что Брукса нет дома больше недели, и он понятия не имеет, где он. Эта новость расстроила меня.

* * *

На выставке было немного людей, но они были донельзя колоритными и экзальтированными. Элегантно одетые парочки прогуливались между картинами, стоящими на мольбертах и сдержанно высказывали свои восторги либо сомнения. Я прислушивалась к фразам, которыми перебрасывались посетители и узнавала много нового. Прайм шел следом, невероятно красивый в черном костюме. Он с трудом заставил себя надеть его и вообще прийти сюда. Но зато он заплел косу каким-то хитрым плетением, да и вообще привлекал к себе всеобщее внимание. Он был крайне безразличен к живописи и надел пиджак только потому, что его не пустили бы сюда в кожаной куртке и армейских ботинках. Явно скучая, он ходил за мной, словно охранник, и не обращал ни на кого внимания. Я же переходила от одной картины к другой и снова начинала свой осмотр. Тело ныло от тренировок, и будь я человеком, меня покрывали бы с головы до ног синяки и ссадины. Но красивое бордовое платье, которое так хорошо контрастировало с моими рыжеватыми волосами, открывало только белоснежные руки и спину. Высокая прическа и гранатовые серьги дополняли образ. Я старалась как можно осторожнее передвигаться – потому что длинный подол так и норовил запутаться вокруг моих ног, и в руке держала бокал с кислым шампанским. Мне его выдали на входе, и я еще не придумала, куда его поставить или выбросить.

В конце павильона, у окна, я заметила старинную картину, сюжет которой меня заинтересовал. На переднем плане, спиной к зрителю, стояла девушка, волосы которой были заплетены в косу и уложены тяжелым узлом. На ней было старинное платье, но ткань была дорогой, словно из черного атласа. В левой руке она держала медальон на длинной цепочке и гроздь красного винограда, а открытой ладонью правой руки опиралась на стену, словно обессилев. Девушка стояла, отвернувшись лицом к окну, из которого хорошо просматривалось ночное море под большой луной. По морю уплывал корабль, почти что скрывшись за горизонтом. Сама атмосфера картины была настолько грустной, безрадостной, что я вообще удивилась, откуда у подпольных коллекционеров появилось желание иметь подобное у себя в трофеях. Я почти что уже уходила, но, бросая прощальный взгляд на картину, я просто замерла от неожиданности – в волосах девушки я увидела два серебряных гребня моей мамы! Я присмотрелась к ним внимательнее и, не говоря ни слова, обернулась, разыскивая Прайма. Он стоял спиной ко мне, почти что в коматозном состоянии. Я взяла его за руки и развернула к картине. Когда он увидел ее, то его зрачки расширились и он побледнел.

– Это ее медальон! – выдохнул он. – Адель! Это… она!

Я перевела взгляд на картину и стала рассматривать внимательнее. Эта картина была необычна, и все, нарисованное на ней, было похоже на какие-то знаки. Я не хотела оставлять Прайма в таком состоянии одного, поэтому жестом подозвала к себе официанта. Молодой испанец приветливо улыбнулся, и я попросила его привести к нам распорядителя выставки и наконец-то отдала ему свой бокал. Когда я повернулась к Прайму, он уже пришел в себя и, вглядываясь в картину, спросил: