Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

В сентябре 1914 г. в Томске под руководством одного из протоиереев был открыт «Благотворительный в пользу раненых воинов кружок дам духовного звания», а вслед за ним подобные организации появились в Барнауле, Ново-Николаевске. В лазареты и в действующую армию направлялись вещевые посылки, в тылу открывались приходские школы для детей беженцев. Аналогичная деятельность развернулась в Пермской епархии. Духовенство Пензенской епархии, возглавляемое архиепископом Митрофаном, уже в начале сентября собрало 2400 руб. на нужды военного времени и врачевание пострадавших. Отдельные причты, епархиальные архиереи, жены священников жертвовали деньги и вещи — соответствующими сообщениями пестрели страницы епархиальной прессы. Только в 1915 г. силами православного духовенства на нужды фронта было собрано 6,1 млн. руб.

Активно включились в попечительскую деятельность евангельские христиане-баптисты. Они открыли несколько лазаретов в Петрограде, Москве, Балашове, Астрахани; на нужды Красного Креста регулярно жертвовали общины Тифлиса, Житомира, Риги; латышские евангелисты открыли мастерскую по пошиву одежды для солдат, а двух своих «братьев» направили санитарами на фронт*.

В госпитальном движении активно участвовала и православная молодежь. В 1914 г. в составе санитарных семинарских дружин добровольцами на фронт направились воспитанники духовных семинарий и училищ. Даже в 1916 г., когда военно-патриотическая эйфория угасла, семинаристы продолжали рваться в действующую армию.

Искренний энтузиазм не мог остаться незамеченным. Не случайно в официальной пропаганде постоянно использовалась православная символика: на плакатах, открытках и фотографиях раненый солдат непременно помещался на фоне церкви. Однако общая картина бедствий войны становилась все более неприглядной. В госпиталях уже осенью 1914 г. свирепствовали сыпной тиф, дизентерия, холера Число умирающих от ран и болезней нарастало.

Недостаток должного ухода за ранеными возбудил в прессе вопрос о восстановлении древнего института диаконис, которые могли бы стать квалифицированными наставницами сестер милосердия. Церковное руководство готово было откликнуться на это предложение. Но развитие событий, как в тылу, так и на фронте, стали определять иные факторы.

Вопреки официальной установке на преодоление конфессиональных противоречий и этнических конфликтов, с началом военных действий временное «религиозное перемирие», связанное с принятым в 1905 г. законом о веротерпимости, так или иначе закончилось. Правительство, а вслед за ним и официальная церковь все более подозрительно относились к представителям неправославных конфессий и всякого рода сектантам. Образ иноверца как внутреннего врага вольно или невольно усиливался в результате миссионерской деятельности, как правило, весьма агрессивной.

В условиях войны все граждане стараются выглядеть верноподданными хотя бы из потребностей самосохранения. Их поведение убеждало далеко не всех. Так, с началом войны потепление отношения к евреям было заметно лишь на уровне официальных деклараций и журналистских публикаций. В мусульманских анклавах расцвели подозрения в пантюркизме и панисламизме, которые якобы «подогревались» мусульманским духовенством. Русские протестанты, как последователи «немецкой веры», все откровеннее рассматривались как потенциальные и явные немецкие агенты. Пропаганда подкреплялась соответствующей изопродукцией для простонародья.

Между тем отголоски традиционной взаимной конфессиональной подозрительности дали о себе знать уже в первые месяцы войны. А. Оберучева отмечала, что успешная работа русских госпиталей и питательных пунктов в юго-западной прифронтовой полосе во многом зависела от отношения к их сотрудникам местного католического духовенства. Подчас взаимопонимание достигалось с трудом. Так, в монастыре Яна Собесского расположился питательный пункт и его персонал, состоявший по преимуществу из молодых людей. Не испытывая уважения к чужим святыням, они развлекались, запуская из окон ракеты, устраивая шумные игрища, а на статуях святых демонстративно или по невежеству развешивали одежду и оружие. Набожная Оберучева отмечала, что она скорее находила общий язык с местными ксендзами, чем с такими «православными».

Однако война не только разъединяла, но духовно сближала людей. В ряде случаев военнопленные славяне, особенно униаты, обнаруживали желание перейти в православие или просто посещали православную службу.

В порядке привлечения симпатий чехов православная пресса даже попыталась подправить образ Яна Гуса — получалось, он был «по преимуществу христианским моралистом».

В силу официальной установки на «единство славянства» в начальный период войны в церковных кругах возник соблазн решить так называемый униатский вопрос. Однако руководители униатов во главе с митрополитом А. Шептицким слышать не хотели о переходе под омофор православной церкви. Тем не менее Евлогий по личному распоряжению императора и повелению Синода занялся воссоединительным делом в Восточной Галиции. Позднее он объяснял свое рвение тем, что накануне мировой войны в Карпатской Руси и Галиции «стало побуждаться стремление вернуться к вере своих отцов», но русское общество и правительство равнодушно отнеслось к этому вопросу.

Официальная вероисповедная политика в Галиции, принципы которой были изложены в местной прессе, выглядела достаточно противоречиво. С одной стороны, провозглашалась «полная веротерпимость», отказ от насильственных обращений в православие. Вместе с тем было решено не допускать возвращения скрывшихся униатских и католических священников на прежние места службы как «недостойных иереев, бросивших паству». Местному населению приходилось выбирать между перспективой остаться без пастырей и согласием на православного священника. Сам Евлогий, как считал Шавельский, сформировал «целый полк сподвижников, огромный процент которых составляли иеромонахи Почаевской Лавры, полуграмотные, невоспитанные, невежественные». Им предстояло заменить прежних священников, которые «почти все имели университетский диплом и блестящую практическую выучку». Генерал-губернатор Галиции гр. Г.А. Бобринский «считал работу Евлогия вредной для русского дела, опасной для местного населения». Его пришлось удалить из Галиции. Тем не менее он все же получил за свои воссоединительные деяния высокую (особенно для его возраста и стажа работы) награду — бриллиантовый крест на клобук. А в столице упорно напоминали о разрыве с униатством 17 галичан (это были дети-сироты) как о «торжестве православия». Цитировалась речь протоиерея Мануила Немечека по случаю присоединения московских чехов к православию в храме Христа Спасителя: «…Главнейшим источником величия, мощи и благоденствия русского государства была именно вера православная». В Одессе к концу 1916 г. присоединилось к православию 767 униатов и до 10 католиков из числа беженцев.

Все чаще публиковались «пастырские беседы» особого рода. Получалось, что у России три врага — лютеранство, католицизм, мусульманство. Первого духовного противника представляют кичливые, ставящие себя выше других народов немцы; католиков, которые стремятся навязать свою веру всему миру, представляет Австро-Венгрия, а ислам, «насажденный в странах востока арабским лжепророком Магометом», исповедуют турки. На Кавказском фронте с мечетями не считались — сбросив полумесяц, водрузив крест и наскоро освятив, устраивали в них моления, к которым присоединялись даже старообрядцы-беспоповцы.