Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Попытка Антиоха Эпифана снова завоевать Восток была одной из множества попыток, которые предпринимал дом Селевка в последний век своего правления. Важно понимать, что там всегда существовал элемент, стремившийся к единению, что давало селевкидским царям огромное преимущество – если они могли его использовать. В провинциях, которые переходили под власть варваров, продолжали существовать греческие города, основанные Александром, Селевком и Антиохом Сотером; имы можем быть уверены в том, что они были центрами жизни, торговли и энергии в странах, где они находились. Однако иго варваров только делало их жителей более страстными эллинами: они обращались к дому Селевка с неким национальным чувством как к самому могущественному и славному представителю эллинского господства на Востоке. Мы уже видели, что во время вторжения АнтиохаIII в Гирканию его соперники сочли необходимым предать мечу греческое население Сиринки. Однако цари Аршакидов были слишком хитры, чтобы планировать уничтожить греков: они отчаянно старались помириться с ними. Мы не знаем, до какой степени эллинизм проник к парфянскому двору уже в то время, но очевидно, что Аршакиды очень старались предстать перед своими греческими подданными в качестве полных сочувствия защитников. Деньги в царстве чеканились исключительно с греческими легендами, и со времен первого Митридата цари обычно добавляли к другим своим прозвищам «филэллин»[1508]. Однако они не могли заставить греков забыть о разнице между варварской и западной династией; города Парфянского царства всегда были готовы объединиться с селевкидскими, а потом и с римскими завоевателями. Такая ситуация служит весомым доводом в оправдание колонизационной политики Александра и его наследников. Она сделала повторное завоевание Востока восточными династиями гораздо более сложным и медленным, и с более сильной эллинской державой, чем поздние Селевкиды, или с более близкой, чем Рим[1509], это могло бы спасти Западную Азию для эллинизма.

Если иметь все это в виду, мы видим, что важной частью задачи Антиоха Эпифана на Востоке было укрепление греческих городов. И фактически у нас есть указания, что он этим не пренебрегал. Экбатана даже свое древнее и славное имя поменяла на Эпифанию – возможно, при получении новой греческой колонии[1510]. Александрию у берегов залива между Тигром и Эвлием, которая была разрушена потопом («указание на то, что системе каналов Вавилонии снова позволили разрушиться из-за недостатка ухода»)[1511], он восстановил, назвав Антиохией[1512]. Антиох также возобновил работу Александра, организовав исследование берега к западу от этой Антиохии[1513], и вполне возможно, что, именно занимаясь этим, Нумений, сатрап Месены, столкнулся с персами.

Полной противоположностью мерам, которые во всех отношениях выглядят мудрой политикой, представляется новая попытка Антиоха прибрать к рукам сокровища, которые во множестве хранились в храмах Элимеи. Он пытался ворваться в храм какой-то местной богини – Иштар или Анахит, и у него это получилось несколько лучше, чем у его отца: по крайней мере, он остался в живых. Царские наемники не смогли драться с людьми, исполненными религиозного безумия. То же самое происходило, как мы вскоре увидим, и в других местах[1514].

Вскоре после этой неудачи, полный всяческих надежд и проектов, Антиох Эпифан заболел роковой болезнью – возможно, это была эпилепсия или что-то еще, влиявшее на мозг[1515]. Он скончался в Табах в Персиде зимой 165/64г. до н.э.[1516]

Мы проследили за карьерой АнтиохаIV – за исключением той особой роли, которую он сыграл в истории Израиля: именно с ней его имя прежде всего и ассоциируется обычно в глазах христианского мира. Судя по всему, таким образом мы получим независимую точку зрения, с которой сможем рассмотреть этот эпизод – незначительный в жизни царя, который должен был казаться незначительным и ему самому,– но он оказался несравненно более значимым, как мы теперь видим, в его воздействии на судьбы человечества.

Мало есть пробелов в истории, которые мы так плохо можем заполнить, как когда речь идет об истории Израиля между временем Ездры и Неемии и эпохой Иуды Маккавея. Это практически белое пятно. Чтобы заполнить его, иудейские авторы после эпохи Маккавеев предлагают нам лишь басни, которые они создали в собственном воображении. Они знали об этом не больше, чем мы знаем сегодня. И однако, это был очень важный период в истории Израиля, если и не богатый на политические события, но в то же время период, в который многое зародилось и многое обрело форму – учреждения, верования, характеристики, благодаря которым позднее евреи стали тем, чем они стали, именно поэтому он всегда будет интересовать народы, которые обязаны евреям тем, что они стали тем, чем стали они. Это был период, который, хотя и темен для нас, все же нельзя назвать совсем немым, ибо в Ветхом Завете, может быть, есть множество голосов, которые дошли до нас от того времени,– псалмы, которые мы помним наизусть, эти крики безвестных сердец в неведомых нам скорбях и превратностях, голоса, звучащие во тьме.