Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

Офицерский полк. Мою повозку вытащили из грязи, и когда мы нагнали лазарет, то в маленькой сакле уже успели одному поручику отрезать ногу. Без церемоний меня уложили на стол, маску на физиономию, и готово. Сонного кладут на повозку. В пути просыпаюсь, чувствую себя как-то легко. Рядом сидит приставленная ко мне сестра – англичанка. Опять наши «кони» отстали. Повозка последняя в колонне.

Нагоняет нас комендант штаба армии полковник Корвин-Круковский. Заинтересовался моим положением, уступил нам своих вороных лошадей в хорошей повозке, а сам пересел на верхового коня. Это было для нас спасением. В следующем ауле заночевали. Меня и оперированного со мною поручика положили в крошечной комнате при школе на соломе. Охватила страшная слабость; бывшая при нас сестра согрела чай и дала какие-то коржики. Заснул. Утром узнал, что ночью поручик скончался. Галопирующая гангрена.

Сестра сказала мне, что вчера доктор ее предупредил, чтобы она больше внимания оказывала бы поручику, а капитана (меня) «песенка спета», не выживет… А капитан и до сих пор жив!

Бои за Екатеринодар

Утром начался Ледяной поход. Армия в проливной дождь со снегом двинулась на станицу Ново-Дмитриевскую, а раненых повезли в Калужскую. В такую непогоду я был укрыт только шинелью, и сестра проявила действительно свое милосердие – сняла шинель и кожаную меховую куртку и покрыла меня. А я не могу согреться. Возможно, у меня была температура, но она ее не мерила, да и термометра, наверно, не было.

В таких условиях приехали в Калужскую, занятую частями генерала Покровского. С квартирами трудно. Наконец сестра нашла дом, где в комнате на кровати спал какой-то ротмистр в шинели мирного времени, и попросила его уступить кровать капитану с ампутированной вчера рукой.

В это время армия, особенно наш полк, совершала достойный Суворова Корниловский – а еще вернее, Марковский – переход в снежную бурю, по ледяной воде, чтобы овладеть Ново-Дмитриевской. Столько героизма, как в эту ночь, никогда еще не было проявлено. А утром обоз с ранеными был переброшен во взятую станицу.

Мое состояние было удручающим. Я так ослабел, что не мог встать на ноги. На повозку и потом с нее меня несли. Нас хорошо разместили, мою рану перевязали. Наладилось также питание. Но не надолго…

24 марта после тяжелого боя была взята станица и станция Георгие-Афипская, и нас, раненых, перевезли туда. 28-го переправились паромом в Елизаветинскую; лазаретный обоз стал на дворы школы, но раненых с повозок не снимали. Слышен гул сильной канонады. Армия уже начала атаку Екатеринодара, но взять его не могла: были слишком слабы ее силы по сравнению с несколько раз превосходящими красными.

Корнилова не стало – Деникин

31 марта убит Корнилов. Все почувствовали несказанное горе от этой потери. Тело привезли в церковь, и я напряг все силы, пошел туда с сестрой проститься с дорогим Вождем и помолиться…

Настроение в армии ужасное. Убита вера в наше дело. Расползаются всевозможные слухи. Что нам готовит уже не день грядущий, а час?.. Но вот стало известно, что командование принял генерал Деникин. Всем нам известный, внушивший сразу доверие. Новая стратегия. Отход от Екатеринодара. Раненых, около 1500, повезли снова на подводах. Куда – никто не знает. Остановились в немецкой колонии Гначбау. Вправо сильная стрельба. В том направлении, говорят, наш полк. Он пришел к ночи. Люди заснули как убитые. Утром стали подсчитывать потери. Всех не вспомнишь, но особенно было жаль штабс-капитана Некрашевича[179], принимавшего нас в роту в Новочеркасске, – одного из достойнейших офицеров. А кругом все усиливающаяся, все приближающаяся стрельба красных. Несколько снарядов попало во двор, где стояла наша повозка. Обоз вытягивается вдоль улицы в несколько рядов. В него попадают снаряды, убивая лошадей и добивая раненых. Ползут зловещие слухи. Я вытащил из-под головы револьвер и, держа его в левой руке, ждал момента покончить с собой. Но сестра заметила и резким движением вырвала его у меня и унесла. Так больше я своего револьвера не видел…

В сумерках вдалеке раздалось «Ура!». Это наша конница! Нервы наши требуют какого-то движения. Только бы не стояли на месте. Все равно – куда! И вот колонна двинулась. Строжайше запрещено курить, шуметь. Наша сестра получила в полное подчинение двадцать подвод. И следит за всем. Стало известно, что идем мы на Медведовскую, где надо перейти железнодорожное полотно. Станция занята красными, и у них бронепоезд.

В авангарде наш Офицерский полк. Все надежды на него. В пять часов утра генерал Марков ловким личным маневром захватил бронепоезд. Переезд был свободен, и под пулеметным огнем повозки рысью пролетали через него. Возница нашей повозки был ранен в ногу. Несколько человек у нас были ранены вторично. Были и убитые.

В станице нас положили на солому в школе. Врач разрешил мне вставать и ходить. А наблюдавшая за мною сестра ушла в лазарет. Тут появился слух, что всех тяжелораненых оставят в станице. Я страшно боялся этого и напряг все силы, чтобы добраться до своей роты, и просил Плохинского взять меня на попечение роты. На таком положении при роте оказались Бутенко, раненный тоже Коломацкий и еще несколько наших офицеров. Заботу о нас взяла сестра Плохинская. На следующий день, в Дядьковской, вся армия была посажена на подводы и переменным аллюром днем и ночью двигалась на восток, пока не дошла до станицы Успенской. Несколько дней отдыха под прикрытием сильного сторожевого охранения во все стороны. Тут я видел на площади перед Деникиным большой разъезд донцов, прибывших к нему просить помощи в начавшемся восстании. А два месяца назад, проходя через их станицы, мы уговаривали казаков присоединиться к нам. «Нет, – говорят, – мы с «товарищами» договоримся!..» Ну и «договорились»!

Значит, идем на Дон. 17 апреля снова в памятной нам Лежанке. Снова бои в ее окрестностях. 20-го в Великую Пятницу был на выносе Плащаницы. В храме был и генерал Деникин.

Ночью в Великую Субботу раненых перевезли в Егорлыцкую. Когда въезжали в станицу, как раз зазвонили к Светлой Заутрене. Сейчас казаки приняли нас иначе, чем в феврале. Прекрасно угостили за пасхальным столом, и отношение было братское и даже заискивающее.

Через несколько дней раненых направили в Манычскую, где погрузили на пароход, так как Дон сильно разлился, и отвезли в Новочеркасск. Я вместе с Бутенко и Коломацким попал в лазарет Епархиального училища. Нас отправили сразу в баню, выдали чистое белье, уложили в чистые постели. С утра доктор, сестры, стерилизованные перевязки. Но питание скудное. Моя сестра подкармливала меня манной кашей.

В это время