Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

внимание в поисках каких бы то ни было развлечений.

Поручики Успенский[188], Паль[189], Недошивин[190], доброволец Платов[191] и др., сидя на скамьях вокруг стола, спорили о направлении движения армии. Я же был занят изысканием такого места, которое возбудило бы внимание и любопытство капитана Згривца.

– Эврика! Меврский оазис!

Подготовка к выполнению задуманного плана была проведена с молниеносной быстротой: беглый взгляд в сторону поручика Успенского, легкое прикосновение ноги к сапогу поручика Паля, скошенные глаза по правилу: «в угол – на нос – на предмет» – для Недошивина и хлопанье среднего и указательного пальца по большому для остальных объяснили каждому задачу.

– Да что там спорить, – небрежно произнес поручик Успенский, – идем за Синей Птицей, как сказал генерал Марков.

– Да, но нет ли тут намека, – бросился я прямо к цели. – Синие птицы водятся только в Меврском оазисе! Я уже слышал, что мы идем туда!

– Верно! – вскрикнул Недошивин. – Так вот что это значит!

Згривец насторожился.

– Кажется, что так, да только воды там нет, – возразил кто-то.

– Как воды нет? А секретные водоемы, которые еще Чингисхан понастроил на сотни тысяч коней и людей!

– Верно! Значит, идем в Меврский оазис!

– В Меврский оазис! – подтвердили все хором. – В Меврский оазис!

Згривец весь обратился в напряженное внимание, но не вмешивался, а только прислушивался, может быть, боясь попасться на удочку. Все предприятие грозило провалиться.

В этот момент в хату вошел поручик Залеткин, бывший в связи в штабе полка и теперь сменившийся.

– Жора, правда ли, что мы идем в Меврский оазис? Ты ничего не слышал?

Быстро охватив обстановку, Залеткин подтвердил:

– Завтра выступаем в Меврский оазис!

Появление Залеткина прямо из штаба полка придало необыкновенный вес его словам, и Згривец не выдерживает:

– А где ж этот самый мерский овазис?

– В Туркестане.

Нижняя губа капитана Згривца сама собой вытягивается в дудочку, рот раскрывается, и глаза округляются. Единственная фраза, произнесенная им, состоит из одного слова, выражающего всю бурю чувств и переживаний, которые овладели им при столь потрясающем известии:

– В о т!

Дикий, безумный, неудержимый смех охватил нас всех. Стонет, ухватившись за живот, поручик Недошивин; катается по постели в судорогах громкого смеха поручик Успенский; поручик Паль, сидевший на лавке, прислонился спиною к стене и, задрав кверху ноги, заливается истерическим смехом; присев на корточки и держась руками за пол, издает какие-то нечленораздельные, похожие на икание звуки доброволец Платов.

Згривец выпрямился:

– Ну, сейчас чтоб чистить винтовки! Чтоб вас далеко не носило бы! – Надел шинель, взял фуражку и вышел из хаты.

Вернувшись через час с каким-то надменно-торжествующим видом, проверил винтовки и сообщил, что отделение назначено на ночь в полевую заставу.

Холодно ночью полуодетым людям в открытой, занесенной снегом степи.

– Вот те и Меврский оазис!

Вдруг к заставе подъезжают трое всадников. Узнаем генерала Маркова, доктора Родичева и капитана Образцова. Начальник заставы штабс-капитан Крыжановский[192] подходит с рапортом. Узнав, что это отделение 3-го взвода, генерал Марков весело справился:

– А, это, стало быть, вы? Ну, что вы там начудили?

Рассказали историю Меврского оазиса. Генерал Марков хохочет. Хохочем и мы. Неожиданно на заставу приходит капитан Згривец, слышит смех, узнает генерала Маркова. Генерал Марков увидел Згривца:

– Веселые у вас люди, капитан.

– А чего им, Ваше-ство, только и делают, что ржут. Вот теперь пусть померзнут, чтобы их в Туркештане не попалило!

Теперь смеются и генерал Марков, и доктор Родичев, и Митя Образцов[193]. А мы… мы ржем. Згривец насупился. Желая поддержать и утешить его, генерал Марков, указывая на кисть его раненой руки, спрашивает:

– Ну как, капитан, – работает?

– Работает, Ваше-ство! – оживился Згривец.

Но он врет: кисть его руки остается неподвижной и три месяца спустя будет лежать она, такая же неподвижная, на его тоже уже неподвижной груди, закрывая собою маленькое отверстие от пули, пронизавшей его сердце.

Вот и вся история Меврского оазиса. Все остальное есть только мое предположение о путях, по которым она дошла до штаба армии и попала в «Очерки Русской Смуты». Вероятно, генерал Марков рассказал ее в штабе, а генерал Деникин сохранил в памяти, как самый нелепый курьез, слышанный им в его жизни.

Верблюд[194]

Мое знакомство с верблюдом относится к воспоминаниям моего детства, когда наша первая встреча закончилась глубокой взаимной антипатией. Эта изуродованная со дня своего рождения скотина оплевала меня с высоты своего могучего роста с поразительной меткостью, вероятно побужденная к столь грубому поступку какими-либо агрессивными действиями с моей стороны. Расстались мы тогда с твердым намерением никогда более не встречаться; я – уводимый за руку отцом и получив предварительно подзатыльник, а верблюд – отогнанный сторожем в глубину клетки.

Но… «прошли года, мы вновь сошлись с тобою»…

Эта вторая встреча состоялась в селе Лежанка, Ставропольской губернии, где, вынужденный сложившимися обстоятельствами, я оказался в необходимости восстановить наше знакомство. Если же быть совсем откровенным, то обстоятельства вовсе не сложились, а были заботливо сложены моим феноменальным легкомыслием.

Ночь накануне выступления я провел в карауле и возвратился во взвод с законным желанием хорошенько выспаться. Однако забитая людьми хата плохо соответствовала моим намерениям, и поэтому я отправился во двор, где и расположился в каком-то сарайчике, в полном покое и одиночестве, утаив от всех свое местопребывание. Не помню, видел ли я во сне «ласки весны» или ничего не видел, но пробуждение свое я запомнил. Тишина. Зловещая тишина. Вошел в хату – никого. За столом сидят две фигуры – и тоже зловещие.

– Где наши?

Ответ на мой вопрос мне кажется тоже зловещим:

– А ты что – отстал?

Их молниеносно брошенный друг на друга взгляд не предвещает ничего доброго. Чувствую, что кто-то очень большой и с очень холодными руками взял в них мое сердце и начинает его тихонько сжимать, а по спине заползали мурашки. Не знаю, насколько выражение равнодушия, приданное мною моему лицу, было естественным, но интонация голоса не изменила.

– Нет, не отстал, а я тут маяком: сейчас пойдет наша кавалерия, так дорогу ей показать. А наши-то давно ушли?

Видимо, мой ответ произвел на них известное впечатление, так как оба мужика потупили головы, снова переглянулись и не замедлили ответом:

– Да, должно, часа три-четыре.

Ободренный первым успехом и желая придать ему еще больший вес, я произвел новую вылазку:

– Вот что, коли зайдет полковник, так скажите-ка ему, что я у церкви на горе дожидаться буду, а то как бы казаков не пропустить; они небось уже там. – И с этими