Большое собрание сочинений в одной книге - Виктор Голявкин

Я так испугался! Возьмет да встанет на колени, вот еще! Кошмар какой, ужас! Я сразу забыл про все его оскорбления, и неудобно: съемка срывается, людей задерживаю…

– Что вы, что вы… – говорю.

Он так ласково меня в спину подтолкнул – ну, ну, давай, давай, – и все сначала пошло, опять глупая беготня с этой девчонкой началась.

А он как влез в машину, сейчас же – снова крыть всех на чем свет стоит.

Между прочим, девчонка, партнерша моя Лена, страшно понравилась мне.

Я понял это, когда съемки кончились и все разошлись.

Красивая была, по-моему, девчонка.

Таких денег я еще никогда не имел. Может, для кого и чепуховые деньги, но только не для меня. Но я не знал, что купить на них! То есть купить можно было многое, но что?

Первым долгом я бы купил перчатки, настоящие боксерские перчатки, но мне даже на одну пару не хватало. Выпросить денег дома, добавить к моим, но после арфистской истории нет никакой возможности.

Я мог бы купить боксерский шлем, но тоже не хватало, да и зачем он, если перчаток нету.

И наконец, можно было бы отдать эти деньги родителям, очень даже благородно с моей стороны – берите на ремонт поврежденной арфы, я виноват, я и плачу своими собственными деньгами. Но моих денег наверняка не хватит, эта арфа дай бог встанет!

Я так рассуждал: если я не прошу, чтобы мне добавляли деньги на перчатки, то тем более не стоит добавлять свою ничтожную сумму на ремонт арфы. И там и здесь нужно добавлять, так лучше нигде не добавлять. И неужели оперный театр не может заплатить, раз такое несчастье?

Я уже почти собрался купить себе вымпел добровольного спортивного общества «Спартак», который я видел в витрине спортивного магазина, и повесить дома на стену. Я хотел пока с этого вымпела начать свое спортивное движение, а на оставшиеся деньги купить какую-нибудь мелочь. Но опять стал думать, не отдать ли мне все-таки деньги отцу. Я вспомнил его лицо, как он посмотрел на меня, когда я появился в балконных дверях, и покупать вымпел показалось мне величайшей нелепостью. Я ужаснулся, как подобная идея могла посетить мою голову. Пожалуй, впервые за все время я на себя критически посмотрел. Более пустую трату денег и придумать трудно! К чему мне вымпел? Надо же до такого додуматься!

Отдам деньги отцу!

Я опускал руку в карман, нащупывал там деньги, не вывалились ли они случайно. Но они никуда не вывалились, и я представлял себе, как отдам их отцу, подбирал слова, которые скажу ему при этом. Только так должен я поступить, только так! Как хорошо, что я не купил никому не нужный вымпел! Слова «величайшая нелепость» очень понравились мне, и я решил почаще произносить эти слова в подходящих случаях.

Мне поскорее хотелось избавиться от денег, они мне мешали. Я не мог спокойно сидеть на уроке, все ерзал, поворачивался назад и подмигивал Гарику Боякину, только и ждал, когда прозвенит звонок, ничто другое мне в голову не лезло.

На переменке я сказал о своих деньгах Гарику, и он набросился на меня, почему я, видите ли, не сообщил ему о съемках. Он тоже бы заработал, в кино снялся. Скоро он успокоился, и я стал с ним советоваться, куда мне деть деньги. Я бесповоротно решил отдать деньги отцу, но все-таки посоветоваться мне еще хотелось. Когда отдам, уже ни о чем таком советоваться не придется.

Мы с ним вышли во двор, я руками махал и на весь двор орал про боксерские перчатки: как было бы здорово, если бы я их купил, и как здорово, что я их все-таки не купил.

Звонок прозвенел, но я не собирался на урок идти (с такими-то деньгами!), и Гарик со мной остался.

– Деньги родителям не отдавай, – сказал он, – когда ты еще заработаешь, а тут уже заработал.

Верно ведь.

– …Родители каждый день зарабатывают, а ты единственный раз заработал.

Тоже верно.

– …Родителям твои деньги капля в море, а тебе целое состояние…

Верно все. Много ли пользы им от моих денег! Зато если отдам – благородно с моей стороны, честно. А если не отдам, подло, что ли? Ничего подобного! Мои деньги, сам заработал, куда хочу, туда трачу, сам себе хозяин, вот еще!

В конце концов мы к неожиданному решению пришли. Какого-то парня попросили, чтобы он водки купил. И с этой бутылкой мы с Гариком устроились в скверике на скамейке. Земля вся в солнечных зайчиках. Старушки и дети. Сквозь листву деревьев било солнце, зайчики прыгали и качались. Дети носились по скверику взад-вперед, визжа и хохоча. Небо чисто и ясно, а скамейки совсем новенькие – недавно покрашенные. Мы долго старательно открывали бутылку, повозились изрядно. Я заметил, что неплохо в таком случае купить еще селедки, чтобы по всем правилам. Гарик сбегал за селедкой в магазин, а я ждал его, обняв бутылку и болтая ногами.

Селедка оказалась большая, жирная, и мы перепачкались, пока ее разрывали на две части. Водку выпили прямо из горлышка. Морщились, но стойко пили. Не хотели показать друг другу, что пьем впервые. Глаза мои заволокли слезы, и скверик, дети и старушки просматривались сквозь пленку. Я кинул недопитую бутылку в кусты, схватил селедку. Ел как во сне. Размахнувшись, Гарик запустил селедочной головой в проходивших мимо людей. На нас закричали. Селедочной головой он попал в человеческую голову.

Что-то в нас изменилось, и все вокруг изменилось. Я всеми силами старался показать, будто ничего во мне не изменилось.

Мы встали, обнявшись, улыбаясь, как мне казалось, широко и приветливо всем людям, и двинулись вперед на клумбу.

Совсем близко от меня маячило, качалось, расплывалось и моментами прояснялось лицо очень забавной старушки. Я скорчил ей самую приветливую рожу, на какую был только способен.

– А ребятки-то, ребятки-то, ребятки… – испуганно сказала старушка.

Мы с Гариком свалились на цветы. Смех душил нас. Мы выдергивали цветы с корнями, лежа на животе и дико хохоча.

– Глядите, что делают! – сказала старушка.

– До моего возраста они не доживут, – сказал подошедший старик.

– Никогда они до вашего возраста не доживут. Умрут.

– И цветы помяли, – сказал старик.

– Бог с ними, с цветами, – сказала старушка, – жизнь свою не берегут.

– С таких-то лет, господи, с таких-то лет… – сказал старик.

– К могиле приближаются медленно, но верно, – сказала старушка.

Мы этих слов не слышали.

Наверное, уже в это время мы мчались вниз по улице с цветами в руках. Всю эту сцену наблюдала Ирка Лебедева, а мы ее и не заметили.

Где мы до самой темноты околачивались и как очутились у дверей директорской комнаты? Кое-какие отрывочные воспоминания у меня остались: свистки, болтаем небылицы, окруженные мальчишками в чужом дворе, бегаем вдоль берега по мазутной воде прямо в обуви…