Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

А певец продолжал:

— Черт вас побери, собачье отродье! — заорал Длинный, услышав последние слова. — Знаю, кого вы имеете в виду под сыном бумазейного ткача! Моего благодетеля, господина фон Фуггера! Какая клевета! Какой позор! — И сопроводил свои слова угрожающей миной.

Но торговец с кожаной спиной не дал себя запугать, он вытянул свой необычайно крепкий кулак под нос Длинного и громко произнес:

— Про клевету лучше помолчите, господин Кальмус! Мы прекрасно знаем, что вы за человек. И если вы сейчас же не заткнетесь, я повыдергаю ваши загребущие руки!

Тощий встал и выразил сожаление, что оказался в неподходящем для него обществе, затем рассчитался за выпитое вино и с важным видом покинул зал.

Когда тощий посетитель покинул комнату, завсегдатаи переглянулись, они сами удивились тому, что оказались способными пережить суровую непогоду, — земля чуть было не разверзлась у их ног, ударила грозная молния, но оказалось, что впустую. Они поблагодарили мужчину с кожаной спиной за то, что тот так быстро спровадил неприятного заносчивого гостя, и спросили, знает ли он его?

— Знаю, конечно, — ответил Оборванец. — Это известный лодырь — странствующий лекарь. Он продает людям таблетки от чумы, выводит у собак глисты и подрезает им уши, у девушек убирает опухшую щитовидку, женщинам дает глазные капли, от которых те слепнут. Зовут его Кальмойзер, но ему очень хочется выдать себя за ученого, и потому он называет себя доктор Кальмус. Обыкновенно этот тип гнездится возле важных господ, и если кто-нибудь из них назовет его однажды ослом, то он посчитает того своим лучшим другом.

— Но с герцогом-то у него, кажется, плохие отношения, — заметил хитрый полный господин, — по крайней мере, он гнусно отзывался о его светлости.

— Да, с господином Ульрихом у него отношения не из лучших. А дело было так. Жила у герцога прекрасная датская охотничья собака. К несчастью, загнала эта собака себе в лапу, чересчур глубоко, колючку. Герцог ее очень любил, потому и стал искать искусного человека, способного помочь бедному животному. Случайно в ту пору у него под рукой оказался этот самый Кальмойзер. В Штутгартском замке его хорошо кормили и поили, и он жил себе не тужил несколько месяцев, делая вид, что лечит собачью лапу. Однако однажды герцог вызвал его вместе с собакой к себе и спросил, как идет лечение. Кальмойзер принялся сыпать мудреные медицинские слова — ученость свою хотел показать, но герцог, не обращая на это внимания, сам осмотрел собачью лапу и обнаружил, что та уже почернела — начиналась гангрена. Герцог тогда, не говоря ни слова, схватил длинного болтуна в охапку и спустил его со второго этажа, так что тот еле живой внизу поднялся. С тех пор доктор Кальмус плохо отзывается о герцоге. Люди еще говорят, что он был лазутчиком — доверенным лицом у Хуттена и герцогской жены Сабины, потому-то он и взялся за лечение собаки, чтобы проникнуть в замок.

— Вот как, — удивленно воскликнул один из бюргеров, — если б мы об этом раньше узнали, то как следует отколошматили бы поганого доктора! Хуттен со своей любовной историей виноват в проклятой войне, а тощий Кальмойзер ему в этом помогал!

— De mortuis nil nisi bene — о мертвых либо хорошо, либо ничего! — так говорили древние латиняне, — возразил ему толстый господин. — Бедняга уже заплатил за это собственной жизнью.

— И поделом ему! — с жаром вскричал один из бюргеров. — На месте герцога я поступил бы точно так же. Каждый мужчина должен охранять свой семейный очаг.

— А вы тоже ездите с управляющим на охоту? — с хитрой улыбкой спросил его Толстяк. — Тогда у вас есть замечательная возможность для расправы. Меч у вас имеется, а подходящий дуб всегда найдется, чтобы на него повесить труп.

Громкий хохот горожан показал гостю, сидевшему у эркера, что ярый защитник семейного очага в своем собственном доме не может соблюсти необходимый порядок.

Тот густо покраснел, пробормотал что-то невразумительное и уставился в бокал.

Оборванец же, как чужак, не мог хохотать со всеми, потому и принял сторону осмеянного горожанина:

— Конечно, герцог абсолютно прав. Он мог бы повесить Хуттена на месте, рассчитаться за поруганную честь безо всяких уловок, а не сражаться с ним. Тем более что у него были неоспоримые доказательства. Знаете ли вы эту песенку? Сейчас я спою несколько куплетов.

— И вот что было дальше:

— Оставь это, — с серьезным видом прервал певца толстый господин, — нехорошо в такое время петь подобную песню на постоялом дворе. Герцога она не обелит, а вокруг нас полно союзников, кто-нибудь из них может услышать, — добавил он, устремив пронзительный взгляд в сторону Георга, — и тогда последует новый налог для Пфулингена — сотня гульденов на защиту от пожара.

— Видит бог, вы правы, — согласился Оборванец, — теперь не так, как прежде, когда можно было высказывать свое мнение и петь вольные песни в трактире. Сейчас надо смотреть, не сидит ли на одной стороне защитник герцога, а на другой — союзник. Но последний куплет я все равно хотел бы спеть, несмотря на баварцев и Швабский союз.

Оборванец допел, разговор за большим столом понизился до шепота; Георг заметил, что собеседники обмениваются замечаниями на его счет. Миловидная хозяйка тоже, казалось, любопытствовала, кого она приютила в эркере. Постелив на круглый стол ослепительной белизны скатерть, она поставила перед Георгом кушанье, которое для него приготовила, потом села с противоположной стороны и спросила необыкновенно скромным тоном: откуда он и куда направляется?