Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

— Хозяйка! Припомните, пожалуйста, точно ли вы все так и слышали от госпожи Розель? Не прибавили ли чего от себя?

— Боже сохрани! Вы плохо меня знаете, господин рыцарь! Все это в точности мне рассказала старушка Розель, даже еще больше нашептала на ушко, но этого я, как порядочная женщина, не могу доверить красивому молодому человеку. И еще, подумайте только, насколько скверная эта барышня, ведь у нее был другой возлюбленный, которому она изменила!

— Еще один? — Георг заострил внимание, так как рассказ хозяйки все больше смахивал на правду.

— Да-да, еще один, очень красивый, милый господин, сказала мне Розель. Она была вместе с барышней в Тюбингене, а этот господин, кажется, его фамилия Штурмзиттих или что-то вроде, учился там в университете. Молодые люди познакомились, кормилица клянется, что красивей этой пары не сыскать было во всей Швабии. Барышня ужасно влюбилась в него и жутко тосковала, когда должна была покинуть Тюбинген. И вот теперь она ему неверна, такое у нее ветреное сердце! Кормилица плачет, вспоминая о верном друге барышни, который во много раз красивее нынешнего возлюбленного.

— Хозяйка! Сколько раз мне стучать, чтобы получить полный кубок? — с досадой воскликнул Толстяк из общего зала, так как болтливая женщина за разговором совсем позабыла прочих своих гостей.

— Сейчас-сейчас, — ответила она и побежала к стойке принести жаждущему гостю хорошего вина.

Потом она отправилась в кладовую и в подвал; наконец чердак и кухня также заняли ее время, Георг же имел возможность поразмыслить о слышанном.

Подперев рукой голову, он будто прирос к своему столику и не мигая глядел в глубину стоявшего перед ним кубка.

Так юноша сидел и в послеобеденное время, до самого вечера. Наступила ночь, а он все еще сидел и сидел за круглым столиком в глубине эркера, безучастный ко всему на свете. Лишь изредка глубокий вздох выдавал в нем присутствие жизни.

Хозяйка не знала, что ей делать с этим гостем, она раз десять присаживалась к нему, пыталась заговорить, но он рассеянно, неподвижным взглядом смотрел ей в лицо и ничего не отвечал. Милая женщина даже испугалась этого неподвижного взгляда, точь-в-точь так же смотрел на нее ее покойный муж, когда приказал долго жить.

Она решила посоветоваться с Толстяком, человек с кожаной спиной тоже прислушался к их разговору. Хозяйка считала, что юноша или влюблен по уши, или же околдован. В подтверждение своих слов она рассказала ужасную историю о юном рыцаре, который от неразделенной любви буквально окаменел, а потом и вовсе умер.

Оборванец придерживался другого мнения, он думал, что с молодым человеком произошло несчастье, как это часто бывает во время войны, и потому бедняга погружен в глубокий траур. А толстый господин, несколько раз поглядев в сторону безмолвного юноши, спросил с хитрой миной, из какой местности и какого года рыцарь пил вино?

— Я дала ему геппахское тысяча четыреста восьмидесятого года, лучшее из всех, что только есть в «Золотом олене».

— Ну так чего ж вам еще! — подхватил Толстяк. — Я знаю геппахское восьмидесятого года, оно совсем не для малолеток, уж очень кидается в голову. Оставьте его в покое. Пусть сидит и подпирает свою тяжелую голову. Спорю, что он проснется раньше, чем пробьет восемь часов, и будет снова свеж, как рыбка в воде.

Оборванец покачал головой, но ничего не сказал, а хозяйка похвалила Толстяка за мудрость, посчитав его версию самой вероятной.

Пошел девятый час. Дневные гости покинули общий зал, хозяйка собралась к вечерней молитве, когда неподвижный рыцарь очнулся от своего забытья. Он быстро вскочил на ноги, прошелся несколько раз по комнате и остановился перед хозяйкой.

Взгляд его был напряженным и мрачным, эти несколько часов оставили на приветливых, открытых чертах юноши следы глубокой скорби.

Хозяйка невольно пожалела его и, сообразуясь с лукавым объяснением Толстяка, решила сварить ему горячего супчика, потом приготовить мягкую постель. Однако рыцарь выбрал для ночлега менее удобное место.

— Когда, говорили вы, — прервал молчание Георг сдержанным, взволнованным голосом, — когда приходит ночной гость в Лихтенштайн и когда оттуда возвращается?

— В одиннадцать часов, милый господин, он туда входит и с первым криком петуха возвращается.

— Велите оседлать моего коня и похлопочите, чтобы кто-нибудь проводил меня в Лихтенштайн.

— Теперь, ночью? — Хозяйка от удивления всплеснула руками. — Вы хотите сейчас отъехать? Да вы, верно, шутите!

— О нет, милая хозяюшка, я совершенно серьезен. Поторопитесь же, я спешу!

— Целый день вы никуда не собирались, а теперь вдруг хотите отправиться сломя голову, ночью! Хотя свежий воздух вам будет полезнее, но, видит бог, я не выпущу вашу лошадь из конюшни, ведь вы можете упасть или угодить в какую-то другую неприятность. Что скажут тогда люди? Что у хозяйки «Золотого оленя» ветер в голове, она не заботится о своих постояльцах!

Однако молодой человек, не обращая внимания на болтовню женщины, вновь погрузился в мрачные раздумья, а когда она замолкла, встрепенулся и удивился, что его приказ еще не исполнен. Тогда он решил сам пойти и распорядиться на конюшне.

Хозяйка сочла благоразумнее не перечить странным прихотям молодого человека.

— Приведите господину его гнедого, — крикнула она, — а Андрес пусть его проводит… — «Он прав, что хочет взять кого-то с собою, — продолжала она мысленно, — будет кому поддержать его в случае необходимости. Ведь у таких господ если что засядет в голове, то уж ничем оттуда это не выкорчуешь. Ничего нет легче вывалиться из седла, когда раскачиваешься, как язык большого колокола. Но раз он так хочет…» — Вы спрашиваете, господин рыцарь, сколько должны мне заплатить? Вы взяли кувшин старого выдержанного вина, это — двенадцать крейцеров. Теперь еда, о ней и не стоит говорить, вы даже не посмотрели на жареного петушка. Ну, если вы захотите прибавить еще два крейцера за конюшню и сено, то бедная вдова будет вам очень признательна.

Покончив счеты, такие мизерные в старые добрые времена, хозяйка «Золотого оленя» отпустила своего гостя.

Хотя она уже не была к нему так расположена, как в полдень, когда он, сияющий, как майский день, вошел в общий зал, но все-таки признала про себя, когда юноша вскочил на коня, что едва ли видела в своей жизни более красивого молодого человека, и потому внушила слуге заботливее и внимательнее следить за рыцарем, мол, у того с головою не все в порядке.

У ворот Пфулингена проводник спросил всадника, куда тот хочет ехать, и после его ответа: «В Лихтенштайн», свернул направо, к горам.

Юный рыцарь молча двигался за проводником среди ночной мглы. Он не смотрел ни влево, ни вправо, не поднимал глаз к звездам и не устремлял их вдаль, взор его был прикован к земле. Юноша ощущал почти те же чувства, что и в ту ночь, когда на него напали убийцы. Его мысли как бы застыли, он не надеялся более, он перестал жить, любить и желать… И все же тогда, в долине, на холодном лугу, когда он терял сознание, что-то ободряющее промелькнуло в его голове и коченеющими губами он произнес любимое имя.