Эмпайр Фоллз - Ричард Руссо

Внук был в курсе его намерений, поскольку Илайя тайны из этого не делал.

– Малыш Чарлз, если бы ты только знал, что творится в каретном сарае, – делился старик с мальчиком, когда тот был достаточно юн, чтобы целыми днями лазать по деревьям в усадьбе Уайтингов. – Если бы ты понимал, хотя бы отчасти, какой ужасной может быть плохая женщина, ты бы подался в священники, не подвергая себя такому риску.

Когда Ч. Б. напомнил, что они не католики, Илайя согласился с этим доводом, но отметил: эти “римские” всегда рады перебежчикам.

Хонас Уайтинг, насколько знал Ч. Б., никогда не пытался убить свою жену, однако признался в день свадьбы сына, что на протяжении всей семейной жизни он подавлял поползновение прикончить супругу – примерно раз в день. Например, в тот день он пережил три особенно сильных порыва, хотя до полудня было еще далеко. Когда Ч. Б. поинтересовался, не облегчают ли ситуацию длительные путешествия его матери, отец покачал головой. Знать, что она жива где-то там, было достаточно для неизбывного ощущения кислятины во рту. Позднее старику удалось перевести дух, когда его жена поселилась в их квартире в Бэк-Бэй, но в один прекрасный день она ни с того ни с сего заявила, что покидает Бостон и возвращается в усадьбу Уайтингов, отчего ее муж преисполнился великой печали и еще более великого трепета.

– Я не мог избавиться от предчувствия, что либо она, либо я, – поведал он однажды вечером после нескольких порций бренди. Пророческие слова, как потом выяснилось.

Задатки пророка у Хонаса и впрямь имелись. Годами он твердил, что жена – его погибель, но все понимали это как финансовую погибель. Для большинства женщин, любил он объяснять, подготовка к приобретению чего-нибудь несуразно дорогого состоит из ряда этапов, и каждый приводит к некоему промежуточному результату, иногда не однозначному. Тогда как его жена переходила от “Разве это не прелесть?” к “До чего же восхитительно это будет смотреться на каминной полке!” и финальному “При транспортировке необходима особая осторожность” с захватывающей дух стремительной плавностью, опуская, ради пущей эффективности, упоминание о цене.

Однажды ближе к вечеру, вскоре после того как Хонас, которому было далеко за семьдесят, пережил удар средней тяжести и был выписан из больницы, против своей воли, на руки жене, он чересчур торопливо встал с кресла и, пошатнувшись, ухватился за ближайший предмет мебели в поисках опоры. Этим предметом оказалась высокая застекленная горка красного дерева, где на полках красовалось множество драгоценных приобретений, сделанных его женой во время ее кругосветных путешествий. Поскольку Хонас был дома один, никто точно не знал, как все произошло, но Ч. Б. догадывался, что, когда сокровища его матери начала падать с полок, отец, взволнованный перспективой уничтожить одним ударом столь многое, что было так дорого стяжательскому сердцу его супруги, опирался на горку дольше, чем требовалось для восстановления равновесия, и под его тяжестью горка опрокинулась прямо на него, вышибив из Хонаса ту малую толику жизни, что ему еще оставалась. Под обломками разорительных капризов своей жены он пролежал долго; хватились его, лишь когда он не отреагировал на звонок, призывавший к ужину.

И когда Ч. Б. Уайтинга вырвали из жизни, какую он обустроил себе в Мексике, где денег у него было столько, сколько нужно, – много больше на самом деле, учитывая стоимость песо, – и пляж под боком, не говоря уж о женщине, прожившей с ним пять лет и любившей его, и мальчике, его сыне, во всем похожем на него, за исключением фамилии, а также досуг, чтобы сочинить стихотворение, как только созреет достойный замысел, хотя за пять лет так и не созрел, – так вот, когда его вырвали из этого рая, Ч. Б. почувствовал себя так, будто у него снова отбирают лучшее, что есть в его натуре. Он почти не сомневался, что со временем свыкнется с этой утратой, слава богу, не впервой, с той лишь разницей, что сейчас он был менее склонен идти на жертвы. Тогда, в первый раз, он подчинился желанию отца, веря, что Хонас радеет о его будущем; теперь же ему просто сообщили, что отныне ему не позволено быть счастливым. И сообщил не кто-то, кого он любил, но особа, которую он не выносил на дух, женщина, которую он поклялся любить, уважать и жить с ней в мире и при любых обстоятельствах, пока смерть не разлучит их. В самолете, поразмыслив над судьбой отца и деда, Ч. Б. решил, что так тому и быть. Имея в виду смерть. Не свою – ее.

В Бостоне его встречал лимузин с шофером, симпатичным малым, не имевшим ничего против задержки в Фэрхейвене, где Ч. Б. попросил остановиться, чтобы купить подарок жене. Если шофер и нашел странным выбор заведения для такой цели – ломбард, – свое недоумение он оставил при себе.

Его размышления о причудах богачей длились не долго. Когда хозяин ломбарда осведомился, какое оружие предпочитает клиент, Ч. Б., за свои пятьдесят девять лет выработавший здоровое отношение к собственной некомпетентности, ответил: “Такое, чтобы любой дурак управился”. Хозяин ломбарда предложил ему вычищенный немудреный револьвер, показал, как заряжать его и разряжать, затем попросил клиента потренироваться на холостых патронах и, удостоверившись, что покупатель освоил эту науку, напомнил на прощанье, что оружие не выстрелит со взведенным предохранителем, но если не проверить, стоит ли оно на предохранителе, может и выстрелить. Также оно не стреляет без пуль, поэтому Ч. Б. положил в один карман коробочку с пулями, а в другой револьвер.

– Куда теперь? – спросил шофер, когда Ч. Б. Уайтинг снова взгромоздился на заднее сиденье лимузина.

– Домой, – ответил Ч. Б., заряжая револьвер. – Мне не терпится увидеться с женой.

* * *

Что же остановило его?

Когда лимузин свернул на подъездную дорожку к его бывшему дому, Ч. Б. по-прежнему не сомневался в безупречности своих намерений, как и в своей способности осуществить их. Он не выжидал слишком долго, как его дед, и, в отличие от отца, не свыкся за долгие десятилетия с женоубийственными порывами, неукоснительно подавляемыми до полной их неразличимости. Выйдя из машины, он был совершенно уверен в том, что делает, – как всегда в своей жизни – и, сунув руку в карман пиджака, где лежал револьвер, тяжелый и ободряюще надежный, не испытал ни малейшего содрогания при мысли, что готов отнять у человека не что-нибудь, но жизнь. Возможно, потому, что его намерения не были продиктованы ни злобой, ни жаждой мщения. Ну или почти не были. Он не хотел, чтобы его жена страдала так же, как она заставляла страдать многих других людей. И не хотел, чтобы ей было больно. Он лишь хотел положить конец ее существованию. И надеялся, что рука его не дрогнет и один-единственный выстрел поставит точку в этом деле.

Он опять попросил шофера подождать. Если ему повезет, он сможет вернуться в Бостон, прежде чем обнаружат труп Франсин.

А если ему очень повезет, он сумеет добраться аж до самой Мексики, на просторах которой они с его женщиной и мальчиком легко затеряются. Но побег от властей заботил его куда меньше, чем мысль о том, что главное – не напортачить. Когда он открывал дверь дома, построенного им много лет назад и почти утратившего сходство с асьендой, ему почудилось, что отец и дед улыбаются, глядя на него откуда-то сверху.