Эмпайр Фоллз - Ричард Руссо

Ах, те два дня на волшебном острове – столько красоты и счастья, более чем достаточно, чтобы не пожалеть, что ты родился на свет. И как близко они подошли к осуществлению финального пункта своего плана! У него до сих пор перехватывало дыхание, стоило ему вообразить, как он живет с этой женщиной долгие годы. Даже теперь он бы не отказался, будь у него такой шанс, хотя в этой осунувшейся костлявой женщине, стоявшей рядом с его женой по другой сторону двери в патио – обе разглядывали сад, – трудно было узнать единственную любовь его жизни. Одного взгляда хватило, чтобы понять, чем обернулись для нее годы, минувшие с его повторного отъезда в Мексику. Покаяние, что он некогда назначил самому себе, исполнять выпало ей. Его жена, с изумлением обнаружил он, ныне, по всем объективным параметрам, была более привлекательной женщиной.

Из трех женщин первой заметила его Франсин, и по ее тонкой улыбке он понял, каким безумством было возомнить, будто ему удастся преуспеть там, где его отец и дед, мужчины покачественнее, чем он, потерпели провал. Будто ей было известно о револьвере в его кармане, как и о бесполезности этого оружия здесь и сейчас.

Грейс обернулась к нему, и в ее глазах он прочел то, чего более всего боялся: он не страдал мучительно все эти годы после Мартас-Винъярда, он нашел способ быть счастливым с другой женщиной и другим мальчиком. Несомненно, предчувствие, что все так и случится, посетило ее в их последнюю ночь на острове, когда Грейс пришла к нему в коттедж и они занимались любовью и говорили о будущем и о прошлом. Как он втайне надеялся, она выслушала его исповедь и приняла близко к сердцу – ее чудесному, всепрощающему сердцу – несчастье, причиненное им собственному ребенку, и отпустила ему вину. Но потом, когда они обсуждали, как они расстанутся с прошлой жизнь и начнут вместе новую, и когда она поняла, что он имеет в виду только троих – себя, ее и Майлза, – а свою дочь подумывает оставить матери или, хуже того, вовсе позабыл о ней думать, вот тогда он все испортил. Он пытался изо всех сил загладить свой промах, твердил, что не знал, захочет ли Грейс взять Синди с собой, но ущерб был непоправим. В тот момент она увидела в нем мужчину, готового бросить ребенка. Возможно, она не сразу поняла, во что им выльется это открытие, но Ч. Б. Уайтинг понял.

Дочь, которую он бы покинул навсегда и которой много лет внушали, что ее воспоминания о том, как она стала калекой, не соответствуют действительности, последней обнаружила его возвращение домой, вероятно увидев отражение отца в стекле. Синди была единственной, кто ему обрадовался. Она развернулась, едва не упала и метнулась к нему с криком: “Папочка!” В этом слове он расслышал, как можно иначе и куда более здраво использовать штуковину, что оттягивала ему карман.

* * *

Оборвав свою жизнь, Ч. Б. Уайтинг лишил себя возможности избавиться в отмеренные ему годы от некоторых заблуждений. Проживи он подольше, он бы постепенно осознал, что его жена – не такое уж чудовище, каким он ее считал, и нежные чувства были не то чтобы напрочь ей несвойственны, скорее, они не были естественным проявлением ее характера, а если возникали, то как бы из-под спуда. Она походила на участок земли, который ее семья возделывала десятилетиями, прежде чем продать, – иссохшая, каменистая, но не совсем бесплодная почва. И проживи Ч. Б. подольше, он бы увидел, как заболевает и умирает его возлюбленная Грейс, и если бы ему хватило мужества помогать ей в этом последнем путешествии, он бы, возможно, понял, что возлагал слишком много надежд на ее доброе сердце, которое было лишь человеческим – мятущимся, несовершенным и обреченным на печальный финал. А поскольку его невысокое мнение о себе вряд ли изменилось бы, то это нежданное открытие могло бы вынудить его убраться с лица земли.

Одно не подлежит сомнению. Покончив со своей жизнью так и тогда, Ч. Б. Уайтинг умер, ошибочно полагая, что ему, как и его предкам, не удалось убить свою жену, а это было не совсем правдой. Проживи он еще дольше, он бы удивился, а может, и развеселился, узнав, что именно он подписал смертный приговор супруге, когда сделал ей предложение вскоре после того, как дохлого лося смыло с его берега. В то лето инженеры предупредили его: подрыв динамитом Засады Робидо и выдалбливание нового канала грозит более свирепыми наводнениями, чем те, которым река подвержена сейчас. И в самом деле, впоследствии Нокс сделалась менее управляемой, хотя ни один из предыдущих разливов нельзя было и близко сопоставить с тем, что случился весной накануне возвращения Майлза и Тик Роби с Мартас-Винъярда. За зиму выпало больше снега, чем за три предшествующие зимы вместе взятые, и ранней оттепелью, наступившей в первую неделю апреля, – резкое повышение температуры докатилось даже до Канады – снег таял пластами, и взревевшая река Нокс поднялась на десять футов выше обычного уровня при наводнении, так что наполовину ушли под воду высокие окна на первом этаже старой ткацкой фабрики, где в это время велись работы по переоборудованию полуподвального этажа в пивной паб, а верхних этажей – в шикарные офисы кредитного банка. На пике наводнения полгорода затопило, в том числе “Имперский гриль”.

На другой стороне реки, где берег был круче, ущерба наблюдалось меньше. До асьенды Уайтингов вода не добралась, но смыла подчистую беседку. Почему Франсин Уайтинг оказалась в беседке в тот момент, выяснить, разумеется, не представлялось возможным. Наверное, миссис Уайтинг вообразила, что пока она хозяйничает на этой высоте, река не посмеет к ней сунуться. В отличие от своей дочери она не верила в мощную стремительную энергию, в один миг преображающую реальность, и не опознала ее, столкнувшись с этой силой воочию. Либо Франсин Уайтинг просто угодила в западню, когда внезапно нахлынувшая волна отрезала ее от дома.

День, когда наводнение достигло пика, был теплым, небо высоким и безоблачным, в такой денек после долгой серой зимы и затяжных весенних дождей Франсин могла прилечь в беседке и задремать, греясь на солнышке. Никто не видел, как ее смело с берега, но ниже по течению, в Фэрхейвене, где наводнение причинило даже больше бед, чем в Эмпайр Фоллз, рабочие, укреплявшие дамбу мешками с песком, заметили тело, вроде бы женское, плывущее в бушующей воде. Труп вскоре уперся в дамбу, но как раз посередине русла, в наиболее опасном месте, где дамба могла обрушиться в любой момент, и попытка вытащить утопленницу грозила обернуться новыми бедствиями. А кроме того, кем бы ни была эта женщина, смерть уже прибрала ее, и в подобных обстоятельствах рабочие не были склонны рисковать собственной жизнью, даже если бы зрелище, явившееся им, не отдавало некоей жутью. Ибо труп оседлала кошка – взгромоздившись на плечи покойницы, она истошно орала, разевая алую пасть.

Обе, мертвая женщина и живая кошка, бились о край покореженной дамбы, словно искали место, где бы им перебраться на другую сторону. Их носило, швыряло, колотило, пока в дамбе не образовалась пробоина. И они исчезли.