Ночное кино - Мариша Пессл

La Pincoya Negro. Черная русалка. Ровно эти слова были написаны над входом в подземный тоннель под «Гребнем». Если бы тогда вошел, попал бы сюда, что ли?

– Quiere barquito?[124]

Я обернулся. Поодаль, у воды, возле столба в песке, державшего на привязи трио побитых морем лодок, стоял щуплый старик. И больше ни души. Он зашагал ко мне, и я разглядел добродушную улыбку, лишенную пары-тройки зубов, забрызганные маслом закатанные штаны и клочья седых волос, обрывками морской хмари цеплявшиеся к загорелому скальпу.

Я развернул «Вэнити фэйр» и показал старику поляроидные снимки.

Он закивал, явно узнав церквушку, и сказал что-то непонятное – мне почудилось, «Buta Chauques. Isla Buta Chauques». А увидев скалу с дыркой, заулыбался:

– Sí, sí, sí. La trampa de sirena.

И повторил еще раз, возбужденно дергая обветренными губами. Я про себя прикинул перевод. Ловушка на русалок? Ловушка русалок? В растерянности я кивнул, а он, приняв кивок за согласие, ухмыльнулся и кинулся к лодкам. Отвязал самую большую и поволок к воде.

– Нет! – крикнул я. – Вы не так поняли.

Но он с превеликой бодростью дергал лодку за нос, и мотор вгрызался в песок, будто она сопротивлялась.

– Да перестаньте вы! Mañana![125]

Он пропустил это мимо ушей. По колено в воде наклонился и дернул тросик.

Я молча понаблюдал, а потом невольно обернулся туда, откуда пришел.

В конце дороги мерцали редкие огни – живой, мягкий свет. Меня внезапно одолело томление, будто позади этих темных домов я за поворотом отыщу Перри-стрит и свою прежнюю жизнь, все, что известно, что знакомо и любимо, – если, конечно, мне взбредет в голову пойти назад. Казалось, все это так близко и, однако, отступает – теплые комнаты, которые я уже миновал, исчезнувшие двери.

Старику удалось запустить мотор на холостом ходу, и теперь лодка испускала густую струю дыма, а сквозь грохот ветра по крышам лавок до меня доносился низкий рокот.

Я залез в лодку. На дне плескалось с дюйм воды, но старика это не насторожило. Устроившись подле мотора, он из кармана рубашки достал синюю кепку, низко натянул на лоб и, с откровенной гордостью разок мне кивнув, повел лодку прочь от берега.

Не прошло и двух минут, как я разглядел темно-зеленые необитаемые острова, что гигантскими китами вздымались слева. Я думал, нам туда, но старик плыл, минуя остров за островом, и наконец впереди не осталось ничего, ни единого пятнышка земли, вообще ничегошеньки – лишь бурливый черный океан и такое же опустелое небо.

– Долго еще? – крикнул я, обернувшись.

Но старик лишь воздел седую лапу и что-то пробормотал – слова тотчас проглотил ветер, который будто прошивал его грязную серую рубаху электрическими разрядами, обнажая тело, пожухшее, как старое дерево.

Может, он Харон, паромщик со Стикса. Перевозит умерших в загробный мир.

Я снова уставился вперед, неотвязно предчувствуя, как вот-вот появится нечто, неотвязно ужасаясь, что никогда не появится ничего. Мы плыли дальше – даже не знаю, долго ли. Я не мог разжать хватку на бортах, глянуть на часы, на компас – зыбь разыгралась, до костей пропитав меня океанскими брызгами, и волны сражались друг с другом, лупцуя лодку. Постепенно я смирился: мы будем так плыть бесконечно, пока не кончится бензин, а когда он кончится, мотор откашляется, точно усталый оперный певец, уходя со сцены, тогда я обернусь – и увижу, что исчез даже старик.

Но когда я обернулся, старик ежился подле мотора, с прищуром взирал куда-то влево, вел лодку к черно-зеленой громаде, растущей из горизонта, – у громады имелся узкий пляж, окаймленный зеленью, а за ним мускулистыми плечами из океана вздымались высоченные утесы. Старик улыбнулся, будто узнал старого друга, а ярдах в двадцати от берега вдруг отрубил мотор и выжидательно уставился на меня. Лодка скакала и раскачивалась; старик с улыбкой ткнул промасленным пальцем в воду, и я понял, что мне пора прыгать.

Я помотал головой:

– Чего?

Он лишь снова ткнул пальцем в воду, а когда я замахал рукой – мол, и думать забудьте, – лодку вздернула к небесам мощная волна. Не успев собраться с духом, я полетел вперед.

Я штопором ушел в ледяные волны. Всплыл, задыхаясь, захлебываясь морской водой, но ногами нащупал дно и сообразил, что тут мелко. Добрыкался до берега, с трудом выбрался и согнулся пополам, давясь. А затем в ужасе обернулся. Я ведь не заплатил старику и не договорился о том, как буду возвращаться.

Старик уже снова завел мотор и разворачивал лодку.

– Эй! – заорал я, но ветер снова стер мой голос. – Погодите! Вернитесь!

Он не посмотрел на меня, не услышал. Ссутулившись, набычившись против ветра, он помчался по воде, скрежеща мотором, и вскоре не осталось ничего, кроме черной крапинки посреди моря.

Я осмотрелся – света еле хватило. Вдалеке на пляже, там, где утесы бесцеремонно отпихивали песчаную полосу к воде, стояла огромная скала. С дыркой посередине.

Русалочья ловушка.

Я ошеломленно побрел туда, а затем разглядел, что гигантская стая чаек, чьи крики гасил океан, кишит не только вокруг скалы, но почти по всему берегу – пирует какими-то ошметками на камнях. Дождь зарядил сильнее, и я поспешно спрятался под кронами на кромке песка.

И заметил, что из песка выступает планка.

Доски, уложенные поверх земляной тропы, уводили прямиком в лес. Я глянул на компас – стрелка неколебимо указывала на восток, – ступил на дощатую тропу, и под моим весом она хлюпнула грязью. Я двинулся вперед, и на меня накатил спертый воздух, влажный и густой, но не только – еще головокружительный приход, будто я скольжу куда-то, лечу в нору, откуда нет спасения и незачем его искать. Переплетение спутанных ветвей так загустело, что от дождя остался только шорох, словно над головой перешептывается толпа. Я зашагал быстрее, потом побежал, потом кинулся сломя голову, и неровные доски били меня по ногам, а порой трескались надвое, и тогда я по колено проваливался в грязь. Не останавливаясь, я мчался мимо паукообразных папоротников и скачущих цветов, по пояс в древесных корнях, что лезли из земли по сторонам дорожки, словно рвались на свободу. Общество мне составляла лишь одинокая птица – она преследовала меня последним предостережением, трепыхалась, чирикала в кронах, а потом бросилась на меня, черными крылами задела щеку, пронзительно вскрикнула и вновь нырнула в темноту. Тропа пошла под уклон, все круче и круче, словно пыталась меня стряхнуть, но я не останавливался и летел так быстро, что вскоре уже не чуял земли под ногами.

Впереди стоял дом. Он угнездился среди деревьев и походил на дома с центрального острова – побитый ветрами, крытый дранкой, на ветру болталась треснувшая ставня. Ловя ртом воздух, я запрыгнул на крыльцо, ухватился за ржавую ручку и распахнул дверь.