Государи Московские: Святая Русь. Том 2 - Дмитрий Михайлович Балашов

стали непроходны, ни тот ни другой полководцы не рисковали вести наступление в этих условиях.

Тимур использовал зимние месяцы со значительно большим толком, чем Тохтамыш. Во всяком случае, вывел полки из Грузии. Дополнил их подошедшими из Азии кошунами и двинулся теперь берегом моря к Дербенту. Еще раз в исходе зимы он попытался окончить дело миром, продиктовав писцу свое знаменитое письмо:

«Во имя всемогущего Бога спрашиваю тебя: с каким намерением ты, хан кыпчакский, управляемый демоном гордости, вновь взялся за оружие? Разве ты забыл нашу последнюю войну, когда рука моя обратила в прах твои силы, богатства и власть? Образумься, неблагодарный! Вспомни, сколь многим ты мне обязан! Но есть еще время: ты можешь уйти от возмездия. Хочешь ли ты мира, хочешь ли войны? Избирай! Я же готов идти на то и на другое. Но помни, что на этот раз тебе не будет пощады».

Письмо повелителя Тохтамышу повез посол Шемсад-дин Алмалыги. Недолгая кавказская зима уже кончалась, повсюду звенели ручьи. Этою ночью Джехангир не спал. Думал о Чулпан-ага, смутно жалея, что ее нет рядом, и, наставя большое ухо, с удовлетворением слушал непрерывный дробный цокот копыт. Через Арран и Шежаху подходили к нему все новые кошуны чагатайской конницы.

Ночь. Тьма. Влажный ветер идет по ущельям, где, прижавшись к скалам, тревожно дремлют сакли припутных селений, гадающих: от Тохтамыша или Тимура последуют им гибель и разор? Там тоже не спят. Молятся. Этим людям не нужны ни слова, ни власть над миром. Им – лишь бы уцелеть. Лишь бы сохранить вола, дабы взорать по весне и засеять скудную пашню, потом наделать брынзы из овечьего молока, надавить по осени вина из гроздий уцелевшего виноградника, оберечь от плена и нового позора изнасилованную прохожими ратниками и теперь готовую родить дочерь, выстоять, выдержать, заплатить в срок налоги своему азнауру и, когда все пройдет, минет, схлынет, точно шалая полая вода, ратная угроза, продолжать жить и работать на этой земле, которую почасту и своей-то нельзя назвать, столь много над нею сменяющих друг друга, но одинаково жадных и требовательных властителей.

Этою ночью низкорослый кряжистый хозяин сакли с иссеченным ветром, солнцем и временем лицом тоже не спит, как и великий Тимур. Поправляет, не вздувая огня, кишащее вшами тряпье, которым прикрыты спящие дети, и, наставя большое морщинистое ухо, слушает далекий и грозный, точно рокот реки, дробный цокот копыт. Чужие безжалостные воины двигаются там, во тьме, грозя новыми разорами и смертью. И хозяин шепчет слова молитв своему богу в надежде на чудо – чудо спасения и хоть какого-то продолжения жизни на земле.

Глава десятая

Историк XX века, озирая прошлое с высоты и с отдаления протекших столетий, видит в этом роковом столкновении двух полководцев не случайную войну, коими заполнена история человечества, но столкновение двух суперэтнических целостностей! «Великая степная культура, – по его словам, – защищалась от не менее великой городской культуры Ближнего Востока – мусульманской»[10].

Для участников событий «существенно было то, что либо Синяя Орда уцелеет и подавит „мятежных“ эмиров Мавераннахра, либо она падет и рассыплется в прах, а гулямы Тимура привезут в Самарканд и Бухару золото, меха и волооких красавиц».

Все это верно, все так, но именно – с выси горней. Приближаясь к прошлому, начинаешь замечать прихотливые извивы сущего, борьбу характеров и сумятицу воль, все то, что запутывает до чрезвычайности бытие, не давая разобраться в нем даже и самим участникам.

Ибо гулямы Тимура, главная конная сила его армии, были все-таки тюрками-кочевниками, чагатаями, или джагатаями, а отнюдь не горожанами Мавераннахра, из которых составлялись только пешие полки армии. Сам же Тимур, возводя свой род к монгольскому племени Барлас, но, не являясь Чингисидом, держал при себе (а формально – над собою!) хана из рода Темучжина – сперва Суюргатмыша (1370–1388), а потом его сына, Махмуд-хана (1388–1402), и только после смерти последнего уже не держал никого, хотя монеты чеканил по-прежнему от имени умершего. Кстати, хан Махмуд был отличным полководцем и верным сподвижником Тимура, даже захватил в плен, в битве при Анкаре, султана Баязета.

Что же касается Тохтамышевых полчищ, то у него тоже была пехота, набранная, по-видимому, из жителей городов, в частности из русичей. Не забудем, например, о многолетней службе в Орде суздальских князей с их русскими дружинами, того же Семена с Василием Кирдяпой. Не забудем и того, что война велась ордынцами за овладение торговыми городами Хорезма[11] и Закавказья, с их купечеством и оседлым ремесленным населением, а господствующей религией в Орде к тому времени был тот же ислам, пусть и не столь строго исполняемый, как в государстве Тимура. И все-таки историк прав. За Тохтамышем стояла степь – кочевники, ковыли и кумыс и тени великих «завоевателей Вселенной» – Темучжина и Бату-хана, за Тимуром – глиняные и расписные города Азии, с книжною мудростью медресе и многословными спорами ученых-суфиев; города, полные суетою базаров, окруженные арыками, садами, полями пшеницы и хлопка, пятикратно оглашаемые призывали муэдзинов с высоты минаретов, покрытых многоцветною узорной майоликой. А то, что Тимур защищал городскую цивилизацию Азии саблями кочевников, что ставил над собою древнюю степную славу Чингисидов, – то все были извивы времени, петли и ильмени реки, все равно в конце концов впадающей в море. Послание Тимура на миг поколебало Тохтамышеву решимость. В тяжелых словах Джехангира он почуял нешуточную угрозу и силу уверенности, которой сам не владел никогда.

Беки и огланы, предводители туменов его войска собрались на совет в юрте своего предводителя. Послание Тимура выслушано было в тяжелом молчании. Когда посол вышел, поднялись крики гнева (особенно возмутили всех заключительные слова Тимура: «Помни, что на этот раз тебе не будет пощады»). Призывы умеренных потонули в согласном реве сторонников войны, стоило Иса-бию произнести первые слова: «Опасно, великий хан, становиться на пути счастливого!» – как ему уже не дали говорить. Актау, Казанчий, Бек-Ярык-оглан, Кунче-оглан, Яглы-бий-бахрин и другие ринулись в бой.

– Эмир Тимур даже не ханского рода! Он вообще не имеет прав на престол! Он никто! Кочевник из рода Барлан, ежели он вообще из рода монголов! На Кондурче нас прижали к берегу и скинули в Итиль, конница не могла развернуться! Только это, да еще не поспевшие к бою войска суздальского коназа Василия, и спасло Тимура от поражения! Из Мавераннахра тоже не следовало бежать! И Хорезм мы могли удержать за собою! – Это уже был плохо скрытый упрек самому Тохтамышу.

– Тимур – бунтовщик! Власть должна принадлежать Чингисидам! Ежели мы уступим теперь, над нами начнут смеяться все те, кто сейчас лежит в пыли у наших ног! Хан! Ты не можешь изменить девятибунчужному знамени покорителя мира! Хан! Вся степь нынче в твоих руках, раздоры кончились! Победи Тимура, и Белая Орда вновь станет твоею, и тумены твои уже не остановит ничто! Ты, а не Тимур, станешь получать алмазы, баласы и золото Индии, шелка Ирана, подобных пери красавиц Исфагана и Хорасана, карабахских жеребцов и дамасские булаты! Ты осыплешь сокровищами своих жен и наградишь нас, сподвижников своих! И вновь знамя Чингисхана станет реять над миром, на страх всем ничтожным повелителям Востока и Запада, до Магриба и до земель франков, от Индии и до покрытого льдами дышащего моря за крайними пределами Руссии! Раздави Тимура, и ты обретешь весь мир!

Тохтамыш опустил голову, пережидая ярость и многословную лесть. Он вспоминал сейчас застывшие в гневе желтые, тигриные глаза рассерженного Тимура, его большую голову, сухую, высокую стать, и в нем попеременно боролись ужас и возмущение. Наконец поднял голову. Отвердевшим взглядом обвел буйную ватагу сподвижников своих, понимая уже, что теперь ни отступить, ни пойти на предложенный мир с эмиром эмиров он не сможет.

…Грамоту с новыми обвинениями в свой адрес и новыми требованиями уступить Тохтамышу Хорезм, Шемаху и Арран, признать его первенство в дипломатической переписке и прочее, и прочее Тимур отбросил, как отбрасывают сухие листья, бегло выслушал, нахмурясь, покивал головой. Выслушал, каменея ликом, и другую, сообщающую, что египетский султан вновь занял Багдад, оставшийся без защиты с уходом корпуса Миран-Шаха.