Подлодка - Лотар-Гюнтер Буххайм

В публичном доме в Бресте стояла жуткая вонь: пот, духи, сперма, моча и лизол — тошнотворная смесь — аромат подгнившей похоти. Никакие духи, даже самые сильные, не могли перебить запах этого дезинфицирующего средства, которое прозвали Eau de Javel. В том доме тоже пригодились бы зажимы для носа.

Rue d'Aboukir! Когда в порт заходил большой корабль, шлюхи в перерывах между посетителями даже не вставали с постели, оставаясь в положении «лежа на спине, ноги врозь». Никаких подмываний над биде, никаких трусиков, надетых, чтобы соблазнить клиента и сразу же оказаться вновь спущенными. Разработанные цилиндры из плоти, в которых изо дня в день ходило взад-вперед по пять дюжин поршней самых разных размеров.

Перед моим взором встает круто сбегающая вниз узкую улочку: крошащиеся, осыпающиеся стены, обугленные бревна вздыбились к небу. На искореженном тротуаре вытянулся расплющенный труп собаки. Омерзительно. С ее выдавленных внутренностей, жужжа, взвивается целый рой мясных мух. Валяются обрывки просмоленного картона. Причудливые обломки черепичной крыши напоминают огромные куски слоеной нуги. Урны опрокинуты все до единой. Крысы бегают при свете дня. Все прочие здания пострадали от бомбежек. Люди покинули даже частично уцелевшие дома. Деревянные оконные ставни топорщатся баррикадой. Между развалинами и мусором едва можно найти проход.

Рядом со стеной, опираясь друг на друга так, что их лбы соприкасаются, стоят два «хозяина морей»:

— Пойдем, браток, я заплачу за твой трах. Тебе это не повредит.

Они выстроились в шеренгу перед домом терпимости внизу улицы. Два ряда стоящих членов. Каждому надо расслабиться. Время от времени жирная «мадам» по-хозяйски выкрикивает из двери:

— Следующие пять… да поторапливайтесь! У каждого есть пять минут — не больше!

Идиотские ухмылки. У всех матросов одна руку, засунутая в карман брюк, нащупывает член или яйца. И почти у всех в другой зажата сигарета: нервы пошаливают.

Изнутри дом являет собой убогую развалину. На что ни взгляни — серое и ветхое. Лишь уборная покрашена белой краской. Все остальное по цвету напоминает машинное масло — либо светло-желтое прогорклое коровье. Пахнет спермой и потом. Бар отсутствует. Нет ни малейшего намека даже на самое примитивное украшение интерьера.

«Мадам», восседающая на своем деревянном троне, прижимает к себе гнусного мопса, вдавив его в расщелину между своими массивными грудями.

— Вылитая жирная жопа, — отзывается о них кто-то. — Парни, вот бы оттрахать ее между ними!

На что старая карга демонстрирует свои скудные познания в немецком языке:

— Нет времени. Давайте, пошевеливайтесь, ничего не разбейте!

Над ее троном висит герб в виде ярко намалеванного петуха с девизом «Quand ce coq chantera, credit on donnera». [117]

Каждому, кто расплачивается с ней, она старается продать еще и один из своих наборов изрядно замусоленных фотокарточек. Кто-то возражает:

— Тетя, никто не нуждается в наглядном пособии. Я готов кончить как есть, не сходя с места. А они будут гонять в них свои члены до тех пор, пока не спустят все, и из них не повалит лишь сизый дым.

За стеной, покрытой грязными пятнами, скрипит матрас.

Раздается визгливый, сварливый голос:

— Ну, сладенький, клади сюда свои денежки!

А я еще был так удивлен, что она говорит по-немецки.

— Не надо так тупо на меня смотреть! Fais vite! [118] Ну конечно же, ты поражен — я родом из Эльзаса! Нет-нет — или ты полагаешь, будто я хочу, чтобы меня уволили? Здесь все платят вперед, так что, милый, выкладывай-ка свои денежки. После всегда тяжелее платить. Давай — и прибавь немножко для Лили — она тебе понравится. У тебя найдется еще пятьдесят? Если есть, то я могу показать тебе кое-какие фотографии..

А из другой двери уже доносится:

— Заходи, дорогуша! Боже, да здесь одни несовершеннолетние!

Неужели они все из Эльзаса?

— У вашего детского сада сегодня что — выходной? И это все, на что ты способен? Не надо — не снимай штаны. И поторапливайся!

На краю кушетки расстелена грязная тряпка, чтобы ботинки оказались на ней: снимать их считается здесь лишней тратой времени.

— Ну ты и шустрый. Вот это да!

Я слышу, как за ширмой она мочится в ночной горшок. Да и к чему здесь условности?

Белесые бедра. Мокрые волосы на лобке. Болезненное лицо покрыто полосами пудры. Желтые зубы, один или два из них — черные, гнилые. От нее разит коньяком. Красная щель рта. В мусорной корзине рядом с биде сплетением кишок белеют использованные презервативы.

Из коридора доносится ругань:

— Гони деньги назад — я выпил слишком много пива — так он у меня никогда не встанет!

На первом этаже кто-то упорно возражает против укола:

— Тогда ты не получишь назад свою платежную книжку!

— Послушайте, я не собираюсь оголять свою задницу!

— Заткнись. Каждому должна быть сделана прививка.

— Может быть, тебе они дают даром!

— Полегче на поворотах!

— Да пошел ты!

Ну и работа! Весь день напролет делать уколы в пенисы.

— Ну, вот и все. Забирай свою платежную книжку. Двойная предосторожность: резинка и прививка. Ваше флотское начальство так старается соблюсти приличия!

Давление в мочевом пузыре сводит меня с ума. Разве боцман не выставил на посту управления отхожие ведра и канистру хлорки рядом с ними? Я заставляю себя встать и добраться до центрального поста на негнущихся ногах. Потом появляется шеф. Тяжело дыша, он садится рядом со мной и замирает. Только его грудь вздымается. Он поджимает губы, делает вдох — и раздается свист. Заслышав звук, он вскакивает на ноги.

Я вытаскиваю похожую на поросячий пятачок затычку из своего рта:

— Шеф, у меня еще остались таблетки глюкозы.

Шеф, встрепенувшись, возвращается к действительности:

— Нет, спасибо, а вот от глотка яблочного сока не отказался бы.

Я незамедлительно вскакиваю на ноги, протискиваюсь через люк, доковыливаю до ящика и дотягиваюсь до бутылки. Шеф подносит ее ко рту одной рукой, но ему тут же приходится придержать ее другой, потому как бутылка лязгает о его зубы. Он пьет громадными глотками. По его нижней губе сбегает ручеек сока и теряется в бороде. Он даже не удосуживается утереться.

Спросить его, как обстоят дела? Лучше не надо. Судя по тому, как он выглядит, это может оказаться последней каплей.

В помещении для унтер-офицеров занавески у коек вдоль левого борта отдернуты, но они не пустуют. Лежащие здесь похожи на мертвецов, покоящихся в своих гробах. Зейтлер, Ульманн, Берлинец и Вихманн. Полному сходству мешают лишь поросячьи затычки во ртах.