Крах тирана - Шапи Казиев

Радость быстро улеглась, растворившись в кабинетах Коллегии иностранных дел, где с новой силой заскрипели перья, готовя проекты на случай низвержения с престола самого Надира, которого вновь начали именовать узурпатором персидского трона, по праву ему не принадлежащего.

Граф Остерман, главный советник правительницы Анны Леопольдовны, взявший всю власть в свои руки, и рад бы был употребить на пользу России столь важную перемену обстоятельств на Кавказе, но теперь он был озабочен собственной судьбой. Над ним сгущались тучи.

Соперничающие при дворе партии готовились к решающей схватке. На Остермана сыпались доносы. Народное недовольство всевластием немцев в России тоже обращалось против Остермана. Добавлял масла в огонь и Новгородский архиепископ Амвросий, обвиняя Остермана в том, что он, по склонности к своему лютеранскому закону, запечатал драгоценную для православных книгу «Камень веры» и не желал ее отдавать.

Остермана обвиняли во всех бедах и приписывали его неразумению войну со шведами. Французский посланник Шетарди интриговал с таким размахом, что привез манифест шведского главнокомандующего графа Левенгаупта, в котором среди главных причин войны объявлялось желание освободить державу от тирании иностранных министров, доведших русский народ до крайности. Общее недовольство немцами уже распространилось и на правящую фамилию, и Остерман даже предлагал принцу Антону, отцу императора, из лютеранства перейти в православие.

Остерману стало доподлинно известно, что зреет заговор против Анны Леопольдовны и для отстранения от власти всей Брауншвейгской фамилии, к которой принадлежал ее супруг. Заговорщики желали возвести на престол Елизавету – дочь Петра I. Случись такое, и Остерман лишился бы всего. Он слишком хорошо знал нерасположение к себе Елизаветы, подогреваемое Шетарди, к которому цесаревна благоволила. Она и не скрывала своей ненависти: «Скажите графу Остерману, – как-то сказала Елизавета, – он мечтает, что всех может обманывать, но я знаю очень хорошо, что он старается меня унижать при всяком удобном случае, что по его совету приняты против меня меры, о которых великая княгиня по доброте своей и не подумала бы; он забывает, кто я и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, что он теперь; но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по моему происхождению».

Правительница Анна Леопольдовна в это не верила и слышать об этом не желала. Но, как вскоре оказалось, напрасно.

А тем временем по Петербургу гуляли слоны. Индусы-погонщики уверяли, что им требуется ежедневный моцион. Дело это было хлопотное. Поглазеть на чудища сбегалось много народу, а потому требовалось несколько эскадронов драгун для поддержания порядка.

Меры эти были нелишними, потому что слоны порой приходили в неистовство, дрались между собой, а однажды учинили сокрушительный набег на небольшую деревню.

На реке Фонтанке для животных был построен «Слоновый двор», но само содержание их обходилось недешево. Смотрители, давшие слонам прозвища Шах, Надир, Раджа и прочие в том же духе, не переставали удивляться их прожорливости. Одной воды каждый слон за день выпивал больше, чем десяток лошадей. Однако сделавшиеся достопримечательностью столицы слоны сполна получали то, к чему привыкли на родине – от сарацинского пшена, то есть риса, и пряностей до тростника и вина. Зато было на что посмотреть, когда они шествовали в полном убранстве, с паланкинами на спинах мимо Адмиралтейства и Дворцовой площади.

В Стамбуле победа горцев вызвала настоящее ликование. Султан слал горцам поздравления и подарки, в ответ получал плененных воинов Надир-шаха. Их, закованных в цепи, водили по городам на потеху публике и для убеждения народа в том, что персидский лев им более не страшен. Расщедрившийся султан, видя в горцах естественных союзников против Персии, пожаловал Кайтагскому уцмию Ахмад-хану титул трехбунчужного паши, сыну его Мухаммаду – титул двухбунчужного, Ахмад-хану Дженгутайскому – чин силахшора и звание шамхала. Табасаранские владетели получили титулы двухбунчужных пашей. Ко всем титулам и званиями прилагались весомые денежные вознаграждения. Но это были награды, которых горцы не просили и которым не придавали никакого значения. Если бы они желали наград, а не свободы, Надир-шах одарил бы их щедрее.

В Европе разгром горцами Надир-шаха тоже наделал много шума. Политики усматривали в поражении Надира скорое ослабление Персии и спешили этим воспользоваться каждый на свой лад. В печали были лишь Англия и Франция, которые уже не могли рассчитывать на вторжение полчищ Надира в Россию и с сожалением признавали, что Петербург от случившегося в горах Дагестана много выиграл и весьма усилился.

Надир-шах метался, как раненый, но еще сильный зверь. Он думал лишь о том, как отомстить за свой позор и стереть дагестанцев с лица земли.

Между тем начиналась зима, и предпринять что-то с деморализованной, голодной и оборванной армией не мог даже такой полководец, как Надир-шах. Войско потеряло не только прежний воинственных дух, но и большую часть снаряжения. Брошенные при бегстве стальные латы заменялись деревянными дощечками, по одной на груди и на спине.

Продовольствие было вытребовано из Персии и Тифлиса. Следом прибыли и небольшие отряды. Все свое войско шах решил разместить поблизости от Дербента. Там был устроен большой лагерь, окруженный высокими валами. Но продовольствия на всех не хватало, а нападения на соседние аулы ничего не давали, кроме собственных потерь.

В конце ноября Калушкин сообщал начальству: «Шах персидской поныне стоит в пятнадцати верстах от Дербента лагерем, претерпевая крайнюю во всем нужду, от которой непрестанно в войске его много помирает… Больных ныне при нем всего тысяч с двадцать, и в такое презрение у дагестанцев пришел, что они его не боятся, ибо в версте от лагеря лежащую лезгинскую деревню сокрушить не может. Стоит в ретраншементе без всяких действ, только что напрасно войско морит голодом и холодом».

Лишения, переносимые каджарами в этом лагере, породили его название – Иран-хараб – Разруха Ирана.

Чтобы держать свое войско под присмотром, в этот же лагерь переселился и сам Надир-шах с семьей. Для него было построено особое помещение из дерева и камыша, тогда как остальные жили в палатках и землянках.

Желая хоть как-то наказать кайтагцев, Надир-шах велел построить на их землях несколько укреплений. Занимавшие их гарнизоны должны были не допускать, чтобы кайтагцы спускались с гор и засевали поля. Но вместо этого сами укрепления подвергались нападениям кайтагцев, которые или уничтожали каджаров, или обращали их в бегство.

Жилище Надир-шаха охранялось день и ночь многочисленной стражей, сменявшейся каждый день. Стража имела свои землянки, в которых жило по десять человек. Когда пятеро спали, остальные пятеро бодрствовали. Но шах, опасавшийся теперь даже собственной тени, ночами выходил с телохранителями проверить, как несут службу стражники. Если оказывалось, что спят все десять стражников, палач не давал им проснуться.

Бессилие вынуждало Надира идти на крайности. Он вдруг повелел собрать в Персии и прислать ему девять миллионов золотых монет и двадцать пять тысяч человек для нового войска. Наместники сбились с ног, выколачивая деньги из населения, но не собрали и половины. Да и войска такого негде было взять, прислана была треть от требуемого, из необученных рекрутов.