Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

На следующий день после судебного разбирательства Вацлав вошел в придворную канцелярию, когда еще только начало светать. С желудком у него творилось нечто непонятное, хотя в честь победы они всего-то начали новую бочку с вином. Он, Агнесс и отец ночевали в их маленьком доме на Златой уличке. Адам Августин ушел домой к семье, не в силах утешиться, а Вилем Влах возвратился на постоялый двор. Теперь он, Вацлав, неожиданно стал тем человеком, от которого зависела жизнь семьи, ибо только у него было хлебное место. Правда, на его счет тоже возникали сомнения. Несмотря на то что коллегам удалось скрыть его вчерашнее отсутствие, вопрос, который Вацлав намеревался сегодня Задать – нельзя ли предоставить ему несколько дней отпуска, чтобы он смог поехать за Александрой, – вероятно, приведет к тому, что его освободят от выполнения обязанностей. Граф Мартиниц и без того не был ему другом.

В канцелярии было пусто, но один из пюпитров уже успели завалить бумагами. Вацлав остановился у своего рабочего места и прижался лбом к прохладной деревянной поверхности. Каким образом общий триумф за столь короткое время смог превратиться в пепел? Что они такого сделали, что за каждым углом их поджидал новый удар ниже пояса? Было ли это расплатой за то, что им удалось мирно прожить целых двадцать пять лет. Однако мир, приобретенный ценой большого горя и крови, давал основание думать, что семьи Хлесль и Лангенфель окончательно расплатились по счетам. Вацлав спросил себя, думают ли то же самое Агнесс и Андрей? Сегодня утром он выскользнул из дома, не поговорив с ними: у него на это просто не хватило духу. На их месте он, наверное, сдался бы.

И все же юноша собирался последовать за Александрой в Брюн, хотя эта миссия была так же безнадежна, как и любой план его отца и тети по возвращению себе предприятия, а вместе с ним и будущего. Вацлав покачал головой и разочарованно ударил кулаком о пюпитр. Ящичек с письменными принадлежностями упал на пол и с треском раскрылся. Охнув, Вацлав наклонился, чтобы поднять его, а когда взглянул вверх, то увидел, что в дверях стоит один из его коллег-писарей. Это ему принадлежал заваленный бумагами пюпитр.

– Черт, это всего лишь ты! – выругался писарь.

– Большое спасибо, – ответил Вацлав.

– Я надеялся, что это Филипп. Он нам позарез нужен. Вернее, он нужен их превосходительствам.

– Куда же подевался Филипп? Он ведь всегда первым приходит, даже если и приползает сюда прямо из пивнушки.

– Лежит в кровати.

– Ну так вытащи его оттуда.

– Это не его кровать.

Вацлав пристально посмотрел на коллегу. Писарь вздохнул.

– Я уже посылал слугу к нему на квартиру. Его нет ни там, ни в одном из тех кабаков, которые он обычно посещает.

– Откуда ты тогда знаешь, что он лежит у кого-то в кровати?

– Да он признался мне, что у него новая фаворитка.

– Ты думаешь, кто-то сжалился над ним? – У Вацлава не было настроения снисходительно отзываться о главном писаре – только не в такой день, как сегодня.

Его коллега пожал плечами.

– Тогда вытащи его, ради бога, из кровати.

Помявшись, писарь решил раскрыть тайну.

– Это кровать Элишки Смирицкой, – выпалил он.

– Батюшки! Дочери Альбрехта Смирицкого, члена совета.

Собеседник Вацлава покачал головой.

– Его жены?!

– Его сестры.

– Но Смирицкому по меньшей мере пятьдесят лет.

– Это его младшая сестра, – ответил писарь.

Они переглянулись. Нельзя было и думать о том, чтобы послать слугу за Филиппом Фабрициусом в дом Смирицкого, – тем самым они непременно выставили бы хозяина и его сестру в смешном свете, а своего приятеля подвергли бы чрезвычайно серьезным неприятностям. Кроме того, не стоило забывать о враждебности, которую проявляли все протестанты к императорскому двору. Граф Турн и его приверженцы раздули бы эту историю, и она разнеслась бы по всей Богемии. Элишка Смирицкая и Филипп Фабрициус были бы опозорены до конца своих дней.

«Так же, как опозорена моя семья, – с горечью подумал Вацлав. – А ведь мы даже не совершали греха прелюбодеяния». Внезапно у него возникла мысль о том, чтобы послать слугу из придворной канцелярии в дом Смирицких, – пусть еще одна семья попадет в затруднительное положение. Однако уже в следующий момент он устыдился своего желания.

Откуда-то из зала раздался рык:

– Фаб-р-рициус!

Коллега Вацлава закатил глаза.

– Что случилось? – спросил Вацлав. – Почему так необходимо присутствие Филиппа? Разве ты не можешь заменить его?

– Нет, – ответил писарь. – Я почти не понимаю языка.

– Фабрициус! Чтоб тебя!

– Какого языка?

– Там несколько мужиков из немецкой деревни. Эти тугодумы почти не знают богемского. А я, в отличие от Филиппа не знаю немецкого языка. Когда я услышал треск, то подумал, что это он приехал. – Писарь указал на ящичек с принадлежностями Вацлава. – Я сказал, что приведу его. Что мне теперь делать?

– Я знаю немецкий язык, – заявил Вацлав. – Мой отец из Богемии, а семья его сестры – из Вены.

– Как такое может быть?

– ФАБРИЦИУС!

– Я объясню тебе это в другой раз, – уклонился от ответа Вацлав и прижал к себе ящичек. – Я посмотрю, удастся ли мне подменить Филиппа.

– А я пока придумаю, как бы незаметно вытащить его из кровати этой старой девы!

Вильгельм Славата и граф Ярослав Мартиниц стояли перед делегацией полудюжины мужчин с коротко подстриженными волосами. В помещении витал смешанный запах пота, старой одежды и навоза, вынуждая Славату обмахиваться надушенным платком. Нельзя было представить себе больший контраст; оба государственных служащих были одеты по самой последней моде – в узкие, украшенные маленькими шелковыми бантами камзолы с длинными фалдами и широкие штаны, подвязанные на коленях лентами. Штаны были настолько широкими, что казалось, будто на мужчинах пышные женские юбки. Мартиниц предпочел золотистый цвет и воротник с рюшами, который опускался ему до плеч, а более консервативный Славата остановился на черном цвете и фламандском кружевном воротничке, причем последний равнялся по стоимости одежде всех жителей деревни. Посетители были одеты в то, что крестьяне носили уже много столетий: длинные рабочие блузы, узкие брюки и свободные колеты; в руках они мяли береты и кожаные кепки.

– Опять этот новичок! – Мартиниц тяжело вздохнул, увидев вошедшего в зал Вацлава. – Исчезни, парень.

– Где Филипп Фабрициус? – спросил Славата, более обходительный из двух наместников. Вацлав уже не раз задавался вопросом, почему эти двое, столь разные, так тесно сотрудничают? Он еще ни разу не видел, чтобы один из них взялся делать что-нибудь без участия другого. Вероятно, именно непохожесть и была залогом их успеха: складываясь, черты их характеров образовывали одного гармоничного человека, обладающего мощностью двух мозгов.