Российский анархизм в XX веке - Дмитрий Рублев

Максимов призвал своих оппонентов отказаться от предвзятости в оценке степени проработанности тех или иных аспектов анархистской теории, обратившись непосредственно к работам М.А. Бакунина, не прочитанным внимательно теоретическими «новаторами» российского анархизма. Весьма показательны его постоянные отсылки к Бакунину при критике «Платформы» и «Ответа» на нее сторонников Волина: «О каких понятиях идет речь в „Ответе“? Первая неясная идея, это „понятие социальной революции“. Следует только обратиться к Бакунину, чтобы у него найти вполне ясные и определенные разъяснения о том, чем является социальная революция, что она собою представляет и во что она должна воплотиться […] То же самое можно сказать о „насилии“, довольно выпукло объясненным Бакуниным и устанавливающим ясное понятие о насилии, о его форме и о его границах».

В своей работе «Беседы с Бакуниным о революции» Максимов поставил вопрос о степени оправданности насилия в революции: «Если эта ужасная революция несет с собою не только свободу, но смерть и разрушение, то можно ли ее считать нравственным средством и быть ее сторонником?» Вопрос этот не был праздным, поскольку он знал не понаслышке о разгуле жестокости в условиях гражданской войны в России. Максимов ответил на него словами Бакунина: «Гражданская война, столь пагубная для могущества государств, напротив того, и как раз по этой самой причине, всегда благоприятна пробуждению народной инициативы и интеллектуальному, моральному и даже материальному развитию народов. Причина этого очень проста: гражданская война […] порывает оскотинивающее однообразие их ежедневного существования, лишенного мысли […] С умом родится в нем священный инстинкт, чисто человеческий инстинкт бунта, источник всякого освобождения, и одновременно развиваются его мораль и его материальное благосостояние, дети-близнецы свободы». Таким образом, утверждал он, оправдано лишь насилие, связанное с ликвидацией социальных, экономических и политических привилегий, а тем самым – содействующее становлению новой этики. По этой причине Максимов отрицал необходимость преследования и дискриминации на основании принадлежности человека к правящим классам.

Однако он выражал скептицизм в вопросе о способности современного человека к нравственному преображению на основе этики солидарности и взаимопомощи. Тем более маловероятно такое развитие событий в ситуации гражданской войны, ожесточающей людей: «А для нас ведь не может быть сомнений, что гражданская война вызовет у борющихся сторон все раньше глубоко запрятанные и скрытые внешним культурным лоском зоологические инстинкты, инстинкты зверя. Она доведет до наивысшего напряжения и обострения классовую ненависть, создаст, так сказать, „классовый патриотизм“, нерасчетливо разрушит и уничтожит много материальных и духовных ценностей и т. д. и т. п.» Гражданская война и ее последствия сделают невозможным немедленный переход к анархо-коммунистической модели общества, основанной на солидарной взаимопомощи, добровольном соглашении. «И когда социальная революция закончится победоносной для пролетариата и всех трудящихся гражданской войной, т. е. физической победой трудящихся над капиталистами и государственниками, тогда начнется, по-видимому, довольно длительный и трудный период строительства нового общества на основах коммунизма и анархии и роста, возможно очень интенсивного, новой цивилизации, новой культуры и свободного творчества во всех областях. Следовательно, мне кажется, что полное осуществление нашего идеала – АНАРХИИ и КОММУНИЗМА – будет возможно только после этого переходного периода строительства, после этой переходной стадии, т. е. что наш идеал, как мы представляем его себе сейчас, будет результатом постепенного развития и строительства в период после победоносной социальной революции», – писал он. Тем не менее Максимов не отказался от приверженности этической теории П.А. Кропоткина, с основными положениями которой он соглашается в статье, написанной в 1941 г.

Краткое резюме своих программных принципов Г.П. Максимов представил в брошюре «Мое социальное кредо». В этой книге он использовал в своей концепции теорию «анархического синтеза» В. Волина, фактически сформулировав положение анархо-синдикализма как социально-политической доктрины, соединяющей различные элементы, среди которых составляющие «набатовской» концепции: анархический коммунизм как цель, синдикализм как стратегия борьбы и индивидуализм как одно из оснований общественного мировоззрения, предполагающая приоритет интересов личности в определении общественных интересов.

Представляет большой интерес и другая работа Г.П. Максимова – «Гильотина за работой» (1940 г.), исследование истории большевистского террора. Эта книга была написана по-русски, но издана на английском языке для американских авторов. С тех пор она выдержала несколько переизданий, но русский текст так и не увидел свет.

Подвергая критике советскую систему, Максимов характеризовал ее в экономической области как «государственный капитализм», а в отношении политического строя – как «тоталитарное» государство с тенденцией к перерастанию в своеобразную форму фашистского режима. Свою позицию он несколько смягчил лишь в 1941 г., после нападения Германии и ее союзников на СССР.

Говоря об истоках тотального террора большевистской диктатуры, Максимов отрицал какую-либо связь жестоких политических репрессий как с русскими национальными традициями, литературой, так и российской революционной мыслью. Из отечественных революционеров, указывал он, лишь П.Н. Ткачев был приверженцем «якобинизма» «с его террором и централизацией». Максимов отрицал даже связь системы тотального государственного террора с репрессивной политикой российского абсолютизма XIX – начала XX вв.: «Русское уголовное право несомненно являлось самым гуманитарным и не знало смертной казни: казнили только революционеров», – писал он.

Ответственность за легитимацию идей террора, осуществляемого революционным государством, он возлагал прежде всего на К. Маркса и Ф. Энгельса. Ссылаясь на «Манифест Коммунистической партии», Максимов указывал, что эта работа выражает «требование диктатуры, требование абсолютной централизации политической и экономической жизни в руках государства и правительства», как и «возведение государства на высоту Абсолюта и полное пренебрежение личностью, еt правами и интересами». В этом вопросе очевидно влияние трактовок марксизма, данных еще Бакуниным, изучению идей которого Максимов посвятил долгие годы. С этой точки зрения весьма характерна параллель, проводимая между работой Маркса «Гражданская война во Франции» и трудами Ленина апреля-ноября 1917 гг., в которых провозглашались идеи власти Советов и отмирания государства. Оба случая рассматривались как примеры манипуляции с целью завоевания политической популярности.

Максимов отмечал пронизывающее всю деятельность Ленина на посту главы государства стремление к сохранению монополии на власть собственной партии: «Ленин с первого момента прихода к власти повел курс на диктатуру партии, на свою личную диктатуру». Эта задача заставляла постоянно ужесточать политическую систему, стимулируя большевиков к жестокому подавлению политических противников. Между тем, по мнению Максимова, курс на однопартийную диктатуру помешал установить режим многопартийной социалистической коалиции как альтернативу гражданской войне: «Это значит, что вся ответственность за продолжительность гражданской войны, за разрушение народного хозяйства, […] за миллионы-миллионы погибших от голода, павших на полях сражений и замученных и расстрелянных в белых и красных застенках падает на Ленина и на его партию, ибо […] блок русских социалистов всех фракций, несомненно, или совсем устранил бы гражданскую войну, так как поставил бы слабую русскую буржуазию и военную клику в невозможные условия сопротивления, контрреволюционных элементов к разрозненным местным вспышкам, подавить которые не представляло бы большого труда». Максимов пришел к выводу, что уже в годы гражданской войны террор Советского государства стал тотальным. Ведь фактически РКП(б) сделало своим противником все слои населения «за исключением ничтожной части „пролетариата“, авангарда».