Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Таблица 95.2

Как вы считаете, кто из российских военачальников за всю историю государства российского принес наибольшую славу нашему отечеству?(начиная с основания Руси до наших дней)

Февраль 1998 года. N = 1600.

Аналогичные тематические опросы молодежи (например, вопрос: «Назовите, пожалуйста, историческую личность (мужчину или женщину), которая вызывает у вас самое большое уважение?» (август 1998 года. N = 2000)) повторяют в ослабленном виде структуру мнений всего населения, хотя интенсивность ответов резко падает; увеличивается число отказов от ответа или затрудняющихся дать содержательный и конкретный ответ. Вместе с тем здесь появляются немногочисленные «случайные» иностранные имена (Жанна д’Арк, Иисус Христос, А. Эйнштейн и др.).

Все эти деятели не являются для респондентов примерами для личного подражания или образцами, которым должно соответствовать в своей жизни. Более 60 % опрошенных в 2001 году заявили о том, что у них нет людей, которые могли бы быть для них «моральным авторитетом». Символические имена образуют искусственный звездный свод, под которым люди живут, но по которым не сверяют свою жизнь. Это не набор ценностных ориентиров, а флажки или знаки различия, обозначающие род войск, границы национальной территории, отделяющие «своих» от «чужих». Они никак не связаны с повседневными способами упорядочения реальности или выражения интересов. А значит, никакая рационализация истории в этом плане – моральная, интеллектуальная – невозможна: функция имен-символов – легитимация власти как хранительницы славного и героического государственного прошлого, неотделимого от носителей власти, единой и неподконтрольной. Другими словами, такой состав или ресурсы коллективной «памяти» блокируют всякую интеллектуальную и этическую проработку прошлого, а следовательно, и потенциал направленных политических или социальных изменений. Ни один из персонажей прошлого не выступает в качестве авторитетного образца личности и ориентира для выбора и следования. Две трети ответивших на вопрос о моральном образце (табл. 84.2), заявили, что таких нет, еще 5–6 % указали на звезд поп-культуры, на свое ближайшее окружение или на самих себя.

Таблица 96.2

Можете ли вы назвать человека, который является для вас «моральным авторитетом», по которому вы бы сверяли свои поступки или на кого вы бы хотели походить?

Июнь 2001 года. N = 1600. Приводятся ответы, данные не менее 1 % респондентов.

Примитивность символической системы – не только в наборе имен, но и в персоналистской картине происходящего, ее понимании исключительно в духе сниженного, кухонного (или «пикейных жилетов») характера мотивов и обстоятельств выбора и поведения лиц, действующих в истории. С одной стороны, модуль понимания – «такой, как я», с другой – отсутствие сколько-нибудь сложных, опосредованных, концептуальных систем объяснения реальности, актуальной или исторической. Это и есть бедность культурной почвы, интеллектуальных ресурсов российского общества, отсутствие не только средств объяснения, но и ценностей, в перспективе которых можно было бы давать оценку происходящему, отсутствие известного запаса идеализма, позволяющего видеть, запрашивать чуть больше, чем это обычно имеет место под влиянием философии выживания, ценностного минимализма. Таков результат длительной стерилизации культурного пространства советского и постсоветского общества.

Каналы распространения и воспроизводства «исторических» представлений

Для понимания специфики взаимодействия коллективной «памяти» необходимо отделить официальные, формальные, институционализированные каналы репродукции знаний или сведений о прошлом (школа, СМИ, пропаганда, набор государственных ритуалов, политработа в армии, органы власти, ответственные за коммеморацию, то есть за определенную политику создания и рассаживания памятников знаменитым людям, реальным или символическим героям, ученым, политикам, деятелям, на определенной территории и т. п.) от неформальных, межличностных, сетевых каналов получения альтернативных или дополнительных представлений и знаний о прошлом. При всей грубости таких инструментов, как социологические опросы общественного мнения, они все же позволяют получить некоторое представление о масштабах потенциального разнообразия источников информации и, соответственно, пределах разномыслия.

Но для того чтобы оценить воздействие этих каналов, следует учитывать интенциональный характер представлений о прошлом. Это значит, что во внимание следует принимать не только намерения и интересы тех, кто профессионально, в силу специального обучения и ролевого поведения обеспечивает ретрансляцию исторических знаний, но и другие обстоятельства, значимые для понимания условий возможности коллективной памяти: подавление памяти, дискредитация источников «альтернативной» информации, страх, табу, привычный конформизм людей «до смерти напуганных» и прочие обстоятельства. Память о коллективизации и раскулачивании прервана не только из-за массовой гибели людей вследствие прямых репрессий (ссылки, переселений, голодомора, заключения в лагеря и расстрелов), но и из-за разрыва обычных связей и отношений членов семей – рассеивания семей, принудительной миграции населения на работы, связанные с государственным строительством, индустриализацией и войной. Но можно также говорить и о косвенных факторах разрушения групповой памяти, то есть причинах, препятствующих аккумуляции семейной истории, о нежелании помнить или знать о прошлом, подавлении «интереса» к тому, что было раньше – в семье, на том месте, где в данный момент живут или работают люди. Такова, например, природа массовой «амнезии», наступившей после Большого террора, отказа говорить в семье с детьми о репрессированных родственниках, о попавших в плен, о «пятом пункте» и других опасных во многих отношениях темах. Именно этими обстоятельствами (нежеланием портить карьеру, страхом перед возможными доносами, угрозами со стороны партийных органов, милиции, КГБ, страхом поставить под удар детей и близких, чувством неловкости перед «нормальными людьми», социальной стигмой и пр.) объясняются лакуны или провалы в памяти людей старшего возраста, не говоривших с детьми и внуками о более ранних временах и членах семьи, пропавших бесследно (табл. 97.2).

В число условий, включающих механизмы забвения, стирания прошлого, могут входить:

а) воспроизводство только разрешенной или единственно допущенной официальной версии истории (предположим, что она едина, хотя это явно не так, поскольку в разные периоды трактовки и легенды истории власти существенно менялись, менялся и сам состав власти, институциональные задачи ее легитимации и поддержания), закрепление ложного или неполного, неадекватного изложения событий (смещение значимости, пропуски, акценты) или соотношения разных периодов истории;

б) табуирование, умолчание, замалчивание, закрытие доступа к источникам информации: архивам, библиотекам, запрет на публичные выступления и публикацию воспоминаний, запрет на ввоз иностранной литературы, цензура в СМИ и т. п.;