Твердь небесная - Юрий Рябинин

– Заметь, – сказал Самородов Мещерину, когда за ними закрылась дверь арестантской, – нас собираются расстреливать за последние три дня уже второй раз. Только на этот раз нас, кажется, некому больше выручать…

– Друзья! – обратился ко всем Мещерин. – Этот подонок Казаринов непременно станет убеждать японцев, что для пользы его шпионажа лучше будет нас всех расстрелять. Понятно, он в этом крайне заинтересован: мы все свидетели его измены, к тому же знаем, что за груз он везет под видом чая. Но не надо забывать о том, насколько милосердны японцы к пленным. Кроме, может быть, нас, мародеров, – не удержался он пошутить. – Более гуманного отношения нет нигде, ни в одной армии в мире! Прежде всего, Лена, ты должна знать – тебе ровно ничего не грозит. Ты – сестра милосердия и была с отрядом только с единственной целью – оказывать помощь раненым. К тому же, советую тебе, отвечать японцам, если спросят, что ты с Казариновым незнакома.

– Незнакома?! – вздрогнула Леночка. – Нет уж! Я с ним хорошо знакома! А сегодня окончательно познакомилась. Сказать кому-то, что я его не знаю, Володя, для меня то же самое, как тебе было признать японскую бумагу своей. И не говори мне ничего больше!

Мещерин только руками развел. А Дима Дрягалов, не отходивший ни на шаг от Леночки, незаметно нашел ладошку девушки и крепко сжал ее в своей ладони.

– Что касается вас, – продолжил Мещерин по-французски, обращаясь к деду и внуку Годарам, – то вы, подполковник, и ты, Паскаль, являетесь представителями невоюющей державы и в качестве военнопленных вообще ни в коем случае не можете рассматриваться.

Французы переглянулись.

– Мы не уйдем, – решительно ответил Паскаль.

– Вы уйдете для того, чтобы попытаться нас спасти! – повысил голос Мещерин. – У нас нет ни малейшей надежды на спасение. Но если кому-то удалось бы отсюда выбраться, у оставшихся такая надежда появилась бы.

Подполковник Годар только кивком головы подтвердил согласие с доводами Мещерина.

– Кстати, – заметил Самородов, – уходя, вы можете спасти по крайней мере одного еще человека. Дима прекрасно говорит по-французски. К тому же он по возрасту явно не военнослужащий. А главное – его не знает наш друг Казаринов. Поэтому вы, подполковник, вполне могли бы сказать японцам, что приехали в Маньчжурию с двумя внуками.

– Я не уйду! – Дима, не раздумывая, повторил ответ своих великодушных товарищей. Но у него, может быть, была самая весомая причина: в плену оставалась возлюбленная.

– Не дури, Димитрий! – зарычал на него Дрягалов. – Ступай отсель, коли случай. Я тебе говорю!

Но Дима, всегда покорный родительскому повелению, теперь решительно возразил отцу.

– Будет вам, папаша, – сказал он, старательно подпуская в голос баску. – Здесь вашей воли надо мною нету.

– Да ты… Да ты… Отцу перечить!.. – Дрягалов, очевидно, растерялся.

Но его поддержала Леночка. На правах невесты она могла уже выказывать некоторую требовательность к молодому человеку.

– Дима, если только появится возможность, ты уйдешь! – строго сказала Лена. – Володя говорит правильно: оттого что мы все здесь, нам больше пользы не будет.

Хотя Дима и был так воспитан, что вовсе не умел ни в чем покорствовать женщине, но на этот раз он нашел аргументы в пользу его попытки вырваться из плена слишком убедительные. И возражать не стал.

Мещерин тотчас окликнул часового и велел позвать офицера. Скоро пришел тот же самый японец, что так эффектно пленил их давеча. Он выслушал Мещерина, внимательно изучил документы подполковника Годара, которые подтверждали, что тот является штаб-офицером французской службы, прикомандированным в качестве наблюдателя к русскому главному командованию. После этого японец распорядился освободить подполковника, а также двух его соотечественников и помощников и препроводить всех троих в штаб для исполнения каких-то формальностей.

При японском батальоне, что занял деревню и взял в плен отважных путешественников с их бесценным грузом, находился какой-то крупный чин – полковник – из штаба армии генерала Оку. Освобожденных из-под стражи подполковника Годара, Паскаля и Диму немедленно представили этому офицеру. Иностранные наблюдатели были ему нисколько не в диковину – их немало находилось и при японской армии. Изредка случалось даже, что наблюдатели волею разных обстоятельств оказывались на противной стороне фронта. Ни русские, ни японцы в таких случаях их обычно не задерживали. Поэтому и теперь японский полковник, лишь удостоверившись в исправности бумаг французов, велел их отпустить. Единственное он попросил прежде Годара дать честное слово, что они не передадут никаких сведений о расположении и численности японских войск русскому командованию. Подполковник слово дал.

Получив от доброхотных японцев еще и лошадей на всех – конфискованных теми, впрочем, у китайских крестьян, – Годар повел своих подначальных к северу, к расположению русской армии. Никаких идей, как бы вызволить оставшихся в плену спутников, у него пока не было. Подполковник единственно рассчитывал, что если русские начали большое наступление, то появятся они и здесь. И тогда уже можно будет каким-то образом позаботиться о пленниках.

Где-то неподалеку на востоке, значительно ближе, чем вчера вечером, грохотали пушки и раздавались взрывы снарядов – там, судя по всему, кипело сражение.

Часа через два пути они вдруг встретили группу русских солдат – человек тридцать – сорок, – бредущих со стороны, откуда раздавался грохот боя. Причем люди все были до крайности растерянны, обескураженны: они боязливо озирались кругом, а завидев трех всадников, частью бросились наутек, частью приготовились к обороне, как-то неумело, неловко сгрудившись в кучу. Но, поняв, что это не вражеский разъезд и вообще не японцы, а скорее свои, странные солдаты несколько приободрились, осмелели.

Старшим в этой удивительной команде был молодой унтер по фамилии Овсяненко. Он рассказал, что их полк час назад был рассеян превосходными силами японцев. И теперь его остатки, те, что не были перебиты и не попали в плен – ротами, взводами, – разбрелись во все стороны.

Годар решительно объявил унтеру и всем нижним чинам, что они поступают под его команду. Хотя на подполковнике и был полувоенный мундир без знаков различия, выглядел он очень импозантно: его красные рейтузы и зеркальные голенища производили впечатление, как если бы на плечах блестели генеральские погоны. Прекословить или хотя бы усомниться в его полномочиях никто не посмел.

Велев солдатам ожидать их здесь и пока укрыться в гаоляне, Годар погнал коня в сторону, откуда, по словам унтера, отходили остатки русского полка.

Паскаль сразу понял, что задумал лихой старик, когда так безоговорочно объявил русским о своем начальствовании над ними.

– Дедушка, но ты же давал слово японцам!.. – весело, будто в предвкушении упоительного приключения, прокричал Паскаль, едва поспевая за предводителем.