Столетняя война. Том I. Испытание битвой - Джонатан Сампшен

делало начавшееся тяжелое налогообложение еще более невыносимым. Нормандцы следующего поколения считали войну Жоффруа д'Аркура восстанием против налогов и девальвации. Тем не менее, Нормандия была богатой сельскохозяйственной провинцией. Кроме того, это было автономное герцогство, принадлежавшее наследнику короля, с сильным представительским собранием и древними привилегиями закрепленными в хартиях. В других провинциях, особенно на севере и в центре, дела обстояли хуже[704].

Выгода для короны становилась все более разочаровывающей. Поступления правительства от налогов достигли пика в 1340 году, а затем неуклонно снижались перед лицом растущего сопротивления. Только в 1341 и 1342 годах удалось создать ощущение опасности для королевства, что принесло некоторые деньги, но по мере того, как по стране распространялись новости о перемирии в Малеструа, поступления почти полностью прекратились. Налог с продаж в размере четырех денье с ливра стало трудно, а в некоторых местах и невозможно собирать. Уполномоченные Филиппа VI изо всех сил пытались убедить отдельных магнатов продолжать платить его в своих владениях, но соглашались на это только самые близкие к королевской семье. Многие налоги, которые были с трудом согласованы с местными общинами, пришлось официально отменить; другие просто не выплачивались. Процесс поэтапного согласования налогов с подданными оказался катастрофически неуместным в условиях военного времени. Альтернативные схемы, менее подверженные влиянию местных особенностей, могли быть введены только сильным правительством, пользующимся большим престижем, чем правительство Филиппа VI. Это было еще одним печальным следствием тупиковой ситуации на полях сражений. Некоторые попытки были предприняты. Но они только усилили непопулярность правительства, что неизбежно привело к сокращению доходов[705].

В августе 1343 года Генеральные Штаты всего королевства собрались в Париже, чтобы рассмотреть вопрос о том, что к тому времени стало серьезным финансовым кризисом. Меры, которые Генеральные Штаты рассмотрели и утвердили, имели под собой политическую подоплеку. Они включали в себя обещание правительства отказаться от политики девальвации денег, которая теперь приносила мало пользы короне, и восстановить легендарную стабильную монету Людовика Святого. Взамен правительству было разрешено продолжать взимать налоги с продаж 1340 и 1342 годов, несмотря на то, что война уступила место перемирию, что было важным принципиальной уступкой и отходом от прошлых предрассудков. Правительству также было разрешено распространить эти полезные налоги на юг страны, который традиционно предпочитал выплачивать подымный налог. Все это было утверждено при условии согласия каждой местной общины. И согласие было получено почти везде. Это было значительным политическим достижением[706]. Однако фактические результаты оказались плачевными. Переоценка чеканки монет привела к снижению номинальной стоимости серебра на три четверти и очень сильной дефляции. Она была проведена одновременно в октябре 1343 года. Цены упали, но не так сильно и не так быстро, как хотелось бы. Несмотря на условную привлекательность монеты времен Людовика Святого, ревальвация 1343 года оказалась столь же непопулярной, как и девальвации предыдущих лет. Правительство не смогло сделать ничего путного. Что касается налогов с продаж, то их влияние на королевские финансы, похоже, было недолгим. Урожай в 1343 году был плохим. Отдельные налогоплательщики оказались более стойкими, чем их представители в Генеральных Штатах. Переоценка монеты заставила их почувствовать себя обедневшими и обиженными. В 1343 году корона вновь прибегла к целому ряду острых финансовых мер, чтобы в результате собрать скудные суммы денег[707].

Хотя финансовый кризис привел к пересмотру численности гарнизонов и военно-морских учреждений[708], его влияние на оборону страны на некоторое время было скрыто тем фактом, что те же симптомы истощения затронули и Англию. Хроническая девальвация монеты, конечно, не была провалом английской королевской политики, но переоценка английской монеты и манипуляции с торговлей шерстью были почти столь же пагубны, а бремя налогообложения относительно больше. Англии требовалось время для восстановления как по политическим, так и по финансовым причинам. Парламентские субсидии на шерсть, утвержденные в 1340 и 1341 годах, продолжали взиматься до 1342 года, но затем последовал двухлетний период, в течение которого король не требовал никаких обычных военных налогов. Это был реализм, а не щедрость. То, что было доступно, пошло на погашение тех долгов короля, от которых было нелепо отказываться. Итальянские банкиры вернули небольшую часть своих выданных займов; Поул, поскольку он был незаменим, с годами вернул себе больше; по дипломатическим причинам немецкие и фламандские банкиры и более важные князья Нидерландов пользовались приоритетом и получили большую часть того, что им причиталось, в течение 1344 и 1345 годов. Символические моменты отмечали этапы этого длительного процесса. Ганзейские банкиры сдали контроль над таможней в июне 1343 года; Большая корона, заложенная в 1339 году за сиюминутный заем, вернулась в Англию в 1344 году и была окончательно выкуплена в следующем году. Однако все это не восстановило кредит короля настолько, чтобы он мог заключать новые банковские договоры; и это оставило очень мало средств для финансирования новых военных предприятий. Бретонская кампания 1342 года была относительно короткой и дешевой, это был первый из быстрых набегов, которые в будущем должны были стать отличительной чертой английской стратегии. Она обошлась менее чем в 40.000 фунтов стерлингов, что было вполне приемлемой ценой по сравнению с непомерно дорогими и неудачными кампаниями 1339 и 1340 годов. Но даже в этом случае она была эквивалентна более чем стандартной парламентской субсидии, и в итоге ее пришлось изыскивать из английской казны, а не из бретонского герцогства. На это не было выделено никаких средств. Некоторые из дворян, которые привели свои свиты в армию, получали жалование за счет ассигнований из субсидий на шерсть. Другие были вынуждены служить в долг. На данный момент о дальнейших авантюрах такого рода не могло быть и речи[709].

Таким образом, истощение, а не добрая воля сохраняли видимость мира с января 1343 года по июнь 1345 года, два с половиной года, в течение которых не было проведено ни одной крупной кампании. Но это был напряженный, нестабильный мир. Периодически возникали тревожные сигналы о реальных или мнимых угрозах вторжения, чаще, теперь уже во Францию, чем в Англию. Сообщения о том, что личный штандарт Эдуарда III был замечен на судне, стоящем у Кале, все еще могли вызвать панику при дворе французского короля и поиски войск для охраны побережья[710]. Юго-запад погрузился в бандитизм, почти столь же разрушительный, как и официальная война. В Бретани, несмотря на перемирие, почти без перерыва продолжались боевые действия между сторонниками Монфора и Блуа, война в миниатюрном масштабе, но достаточно упорная, чтобы поддерживать политическую ненависть.

* * *

Гасконь имела проблемы, свойственные только ей. Географические расстояния и невежество жителей, а также отсутствие какого-либо представительского органа для объективного совета с ними были серьезными препятствиями на пути попыток английского правительства понять их чаяния. С момента возвращения короля с континента, в конце 1340 года, его завалили