Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

Грегор в конце концов согласился сражаться, но я сомневался, как он с этим справится. Он неделями почти не занимался физическими упражнениями, не проводил учебных боев, едва дотрагивался до еды. Многие воины были готовы дезертировать. Если Бонифаций намеревался с помощью Грегора призвать их обратно в строй и сражаться за правое дело (какое бы оно ни было в эти дни), его ждало разочарование. По-моему, Грегор едва стоял на ногах.

Но он пообещал Бонифацию обойти лагерь и убедить других воинов остаться. Было ясно, что ему не придется никого убеждать, достаточно будет сказать, что он сам остается. Как только Дандоло меня отпустил, я разыскал Грегора, чтобы сопровождать его в обходе лагеря.

Мы бродили между палаток, когда начало смеркаться. Здесь было чуть теплее, чем в Британии в это время года, и суше. Люди собирались вокруг костров, делились опасениями, молились, пели, играли на музыкальных инструментах (чаще всего очень плохо играли). Примерно на целый час, пока спускалась ночь, я прикусил язык и позволил Грегору самому сообщать своим боевым товарищам, что он решил остаться и принять участие в приступе. Если те настаивали на объяснении, он обычно прибегал к аргументу Дандоло: лучше обнажить меч против воинов, чем против мирных жителей. Но таких, кто принимался его расспрашивать, было до обидного мало: большинство, услышав о его решении, просто принимали такое же, веря, что Грегор поступает правильно. Его же, видимо, тошнило от собственной переменчивости.

С другой стороны, к нему прислушались всего несколько сотен человек, и было ясно, что большинство будущих дезертиров по-прежнему не отказались от своего плана. А Грегору, давнишнему поборнику целостности армии, на самом деле было на это наплевать.

Под конец обхода мы вновь оказались в германском секторе и прошли мимо жилища Конрада. Перед домиком, на большой открытой поляне, где по утрам служили мессу, стоял епископ и читал проповедь. Она звучала на германском, и слушали ее восхищенные и счастливые воины. Да, счастливые — они все время переглядывались в радостном изумлении, как будто им только что сказали: «Не волнуйтесь о том, что говорил святой Павел. На самом деле почаще прелюбодействуйте, и тогда вы наверняка окажетесь на небесах!» Те самые люди, которые неделями ходили мрачные (не мрачнее Грегора, но все же), вдруг начали излучать уверенность. Впервые с прошлого лета они стали похожи на настоящих воинов. Преображение было мгновенным, разительным и затронуло почти каждого из присутствующих. Я даже испугался за них. Но самое неприятное, сам чуть ли не возликовал при виде их оживления.

Мы остановились у края толпы. Грегор прислушался к речам епископа, и то, что случилось с его лицом, словами не описать. Он буквально окаменел — мотылек мог бы опуститься на его нижнюю губу, отложить личинки и дождаться потомства. Но глаза его загорелись ярким внутренним огнем.

— Что он говорит? — наконец спросил я, теряя терпение.

— Каждое слово несет печать Бонифация.

— Так что же он говорит?

Грегор сглотнул, прокашлялся и неуверенным голосом начал отрывочно переводить фразы, слетавшие с уст Конрада:

— Не грех… праведное деяние… греки хуже иудеев… они утверждают, будто мы псы, раз следуем закону Рима… они не уважают Святого отца… хуже иудеев, хуже мусульман… еретики, все еретики, то, что вы совершаете, — святое деяние… а теперь, — заключил Грегор, когда вся толпа воинов (включая тех, кто собирался дезертировать) внезапно зашаркала ногами, — он приглашает их принять причастие и говорит, что все, кто завтра примет участие в священной битве, получат отпущение грехов.

— Какая еще священная битва? Они собираются напасть на таких же христиан!

— Час назад они собирались напасть на таких же христиан. Теперь они собираются напасть на еретиков. Это ведь Новый Иерусалим. Только что клирики объявили этот поход паломничеством.

Меня чуть не вырвало.

— Бонифаций давно уговаривал священников сделать это, но Конрад уверял, что они не согласятся.

— Конрад перестал сопротивляться. Полагаю, и остальные тоже. — Мне показалось, Грегор унесся мыслями куда-то далеко. — Он знает, что Папа против, но не только попустительствует войне, а уверяет их, что такова воля Папы.

— Давай скажем им правду! — прокричал я и метнулся к толпе.

Несмотря на явную слабость, Грегор все равно оставался гораздо сильнее меня. Он схватил меня за руку и притянул обратно.

— Тебя затопчут, — сказал он. — Толпа охвачена религиозным экстазом. Тебя даже не услышат, а если и услышат, то разорвут на части как богохульника. Я видел раньше, как ты проявлял смекалку. Постарайся проявить ее сейчас.

— Но неужели они не понимают, что священники им лгут?

— С какой стати? Когда-то я и сам поверил бы их словам. — Он посмотрел на меня. — Наверное, поверил бы им и сейчас, если бы ты не свалился мне на голову.

— Ну и что мне делать? Извиняться или принимать благодарность?

— Неважно, — рассеянно буркнул Грегор.

— Почему Конрад так поступает? — спросил я.

Грегор посмотрел на меня взглядом, который при иных обстоятельствах мог бы сойти за насмешливый.

— А ты разве впервые замечаешь, что клирикам недостает нравственности? — поинтересовался он. — Кто-то, Бонифаций или Дандоло, должно быть, снова напугал их, И тот и другой это здорово умеют делать. В любом случае все кончено.

В лагере все переменилось, он зашумел по-другому, когда один отряд за другим охватывала нежданная радость, что они чудесным образом вновь ступили на путь паломничества и что тот ужасный грех, мысли о котором терзали воинов последние несколько месяцев, на самом деле вовсе не грех, а воля Божья. И уже неважно, как собирался поступить Грегор Майнцский, никто больше даже не вспоминал о дезертирстве.

Я смотрел на Грегора, а тот смотрел на этих людей — бледную версию себя самого в тот далекий период, когда он еще излучал золотое сияние. Я злился сильнее Грегора, но подозревал, что его горе глубже. Он терял то, чего у меня никогда не было, и потеря Джамили не шла ни в какое сравнение с его утратой.

— Сделай одолжение, — сказал я, когда мы медленно побрели к своей хижине, — притворись, просто ради разнообразия, что я ничего не смыслю. Эти воины вдруг поверили, что выполнят свой долг пилигримов. Ты знаешь, что это ложь. Тогда ответь, почему это ложь? Только не цитируй Святого отца, умоляю. Знаю, армия ослушалась его приказа, но, насколько нам известно, как раз этого он втайне и желал. В любом случае ты отправился в паломничество не только для того, чтобы оправдать ожидания Папы. Так для чего? — Я замолчал в нерешительности, как ребенок, прежде чем добавить самое главное: — И могу ли я помочь тебе вернуть это?

Он смотрел на меня с минуту, а потом тихо ответил: