Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

— Это самый великодушный вопрос из всех, что мне довелось услышать за последний год или даже больше.

Я еще ни разу не сновал по городу без Джамили. Все равно мне бы ни за что не сойти за местного, а все горожане-чужестранцы давно изгнаны за городскую черту. Благодаря маниакальной любви Дандоло к моей игре на лютне у меня водились денежки — хватило бы на переправу. Беда только в том, что лодки больше не ходили через пролив: часовые у городских стен следили, чтобы ни одна из них не отошла от берега.

Все это означало, что лучше бы мне не только не входить в город, но даже не приближаться к нему. Поэтому я прошел целую милю на север вдоль пролива, пересек мост, а затем протопал милю назад и оказался у городских стен, смотрящих на Влахерну.

Когда у человека есть природный дар, ему сложно объяснить другим, как именно он им пользуется. Достаточно сказать, что мне удалось взобраться на дворцовую стену в темноте, и ни один варяг-часовой меня не заметил. Я проделывал такие трюки с мальчишеского возраста, не попадаясь на глаза королевской страже, ведь стражники были начеку, не то что варяги, — они-то знали, чего можно от меня ожидать, и не ослабляли бдительности. Хотя по правде, я знал королевский замок у себя на родине гораздо лучше Влахерны. Зато местный камень удобнее. Здесь можно было доверять малейшему естественному выступу или бороздке, оставленной камнетесом, — они выдерживали мой вес. Кроме того, в стенах такой величины обычно остаются дыры от строительных лесов, так что карабкаться по ним — проще простого.

Я вылез на парапет чуть дыша и трясясь от страха. Мне понадобилась память вкупе со здравомыслием, чтобы передвигаться по территории дворца и не вызвать подозрения. Крадучись этого было не добиться. В последний раз я был здесь днем, в компании Джамили, и теперь поражался царившему хаосу. Несколько раз попадался на глаза людям, которые по долгу службы должны были бы меня остановить, но я держался с таким независимым видом, словно прожил здесь всю жизнь, так что мне не пришлось ни разу отвечать на вопросы. В темноте никто не мог разглядеть мою одежду, а несколькими неделями ранее (в бесславной попытке заставить Грегора заняться своей внешностью) я вернулся к своему обычному безбородому облику, и теперь в темноте меня все принимали за евнуха.

В конце огромного двора, в одном полураскрытом окне я узнал императорскую спальню. Мне удалось проникнуть в нее через то окно и расположиться на кровати в ожидании прихода его величества.

Я сидел и поглаживал красное шелковое покрывало, делая зацепки на золотом шитье своими мозолистыми пальцами. Тут мне пришло в голову — именно сейчас, ни раньше ни позже, — что я, вероятно, провалил все дело, даже не приступив к нему, и что, скорее всего, меня казнят, как только его величество войдет в спальню. А даже если не казнят, то вряд ли получу то, за чем пришел. И что даже если получу это, то вряд ли останусь жив. Мой план мог бы сработать, но я давно зависел от Джамили. В нашем дуэте она была тем, кто хотя бы пытался проявить немного благоразумия, а теперь мне оставалось только сожалеть, что некому исправить мои оплошности.

Я оглядел комнату, желая как-то отвлечься на время ожидания — неизвестно, сколько еще его величество пробудет внизу на праздничном банкете. В углу лежали лира, лютня и несколько других инструментов. Лира всегда была моей любимицей, но этот инструмент отличался от того, к которому я привык дома. Струны, как и у меня на родине, оказались из конского волоса (тогда как все остальные, кроме ирландцев, делают их из кишок). Почти четыре года я не играл на лире с такими струнами, и теперь знакомое ощущение вызвало у меня ностальгию. Но на этом сходство заканчивалось: струн на этой лире было в три раза больше, а дека была затянута шкурой, придававшей всему инструменту странный звенящий тон — чересчур чужой для меня.