Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Так весь август прошел в волнениях и ожиданиях. Екатерина II ждала вестей из Фокшан, ждала с нетерпением радостных и ликующих писем графа Орлова. Но письма приходили унылые, грустные. Во всяком случае, того успеха, которого так ждала от него императрица, не получалось. Но, как ни странно, и не жалела об отсутствии своего любезного помощника во многих государственных делах. Что-то надломилось в ней, и ей стало казаться, что близость с графом Орловым уже не принесет ей блаженного покоя и радости, порой она чувствовала, как он стремится возвыситься до первого в государстве лица, встать с ней вровень, а может, и подчинить ее своему влиянию. Его стремление возглавить экспедицию на Константинополь, в то время как со стороны Дарданелл ударит его брат Алексей с русским флотом, стало ее страшить. И она поняла, что ошиблась, вознаградив Григория после Москвы такими высокими почестями. Граф Орлов, как и всякий оказавшийся в его положении, не выдержал проверки славой и вознесся гораздо выше, чем ему полагалось…

Фокшанский конгресс рушился, она это чувствовала и считала себя в том виноватой. Нужно было довериться Обрезкову, опытному дипломату, который хорошо знал обычаи и нормы поведения хитроумных турок, да и не позволял бы себе нести «отсебятину», как это порой делал граф Орлов. И в то же время она чувствовала необходимость отдалить его от себя. Поведение Григория все больше вызывало нареканий со стороны графа Панина и многих других государственных мужей… Были и другие причины охлаждения к фавориту. Совсем недавно императрица обратила внимание на милого, застенчивого поручика Васильчикова, командира небольшого отряда гвардейцев, сопровождавших ее во время переезда из Царского Села в Петергоф. Тогда она подарила ему золотую табакерку «за исправное содержание караулов». Никто не обратил на это внимания, только самые интимные друзья поняли, что происходит в ее душе. Но вскоре это становится известным и тонким наблюдателям жизни петербургского двора. Один из них, прусский посол граф Сольмс, писал Фридриху II 3 августа 1772 года: «…Не могу более воздерживаться и не сообщить Вашему Величеству об интересном событии, которое только что случилось при этом дворе и которое привлечет внимание как России, так и других государств. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но тем не менее неожиданное обстоятельство: Ея Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести свое расположение на другой предмет. Конногвардейский поручик Васильчиков, случайно отправленный в Царское Село для командования небольшим отрядом, содержавшим караулы во время пребывания там двора, привлек внимание Государыни… Наиболее выигрывает от этой перемены граф Панин. Он избавляется от опасного соперника, хотя, впрочем, и при Орлове он пользовался очень большим влиянием, но теперь он приобретает большую свободу действия как в делах внешних, так и внутренних. Удаление Орлова уже произвело хорошее действие в том отношении, что Императрица сделалась ласковее к Великому Князю… Впрочем, что-то будет дальше и как отнесется ко всему этому родня Орлова? Есть и недовольные этою переменою, например оба Чернышева… Сам Орлов извещен обо всем происходящем, и трудно решить, какое влияние будет иметь это известие на успех его поручения. Продлит ли он свое отсутствие или же поторопится возвратиться сюда?..»

Когда события в Петергофе приняли столь драматический характер для Григория Орлова, в Фокшанах четыре заседания конференции не дали никаких положительных результатов. И граф Орлов в ультимативной форме заявил, что если турки не признают татар в Крыму независимым народом («Понеже история и испытания всех времен доказывают ясно, что главнейшею причиною раздоров и кровопролития между обеими империями были татары, то для истребления той причины для переду надлежит признать сии народы независимыми», – говорил он на третьей конференции 1 августа), то нечего больше собираться и говорить обо всяких «мелочах».

Ультиматум был передан австрийскому и прусскому послам для того, чтобы они передали его Осману. Дважды возражал против этого шага Обрезков, но упрямый Орлов не согласился с этим предложением. Он понял, что продолжать переговоры, не добившись главного – признания Крыма независимым государством, – это значит унижать достоинство России; после покорения татар силой оружия российского русская императрица дарует им вольность и независимость по их просьбе. Право завоевания, считал граф Орлов, – это высшее право в международных отношениях.

И 18 августа Орлов отправил в Петербург депешу, в которой объяснил свою позицию, что после многих попыток не удалось доказать право татар на независимость от турецкого султана, что турецкие послы намерены возвратиться в свой лагерь. А он, граф Орлов, предлагает фельдмаршалу Румянцеву, как только закончится перемирие, нанести туркам чувствительный удар.

Румянцев вскоре узнал о бесплодности дипломатических усилий в Фокшанах и 21 августа писал графу Орлову: «Получа теперь уведомление от Алексея Михайловича, что упорство турецких уполномоченных разрушает меры, предположенные для взаимного добра обеих империй, и вводит нас и паки в продолжение войны, хотя могу еще думать, что мой милостивый граф, постигая, может быть, притворство оттоманов, вооружится против того терпением, но если бы ничего только не было верного, как разрыв совершенной Вашей негоциации, в таком случае прошу я Вашего сиятельства предварить меня уведомлением, нужно ли теперь ознаменить уже движением войск к Дунаю наши меры, относящиеся к военным действиям?..» Конечно, нанести «чувствительный удар» сейчас невозможно, потому что в армии много больных «и многолюдства нельзя нам показать на нашем берегу». Но он, фельдмаршал Румянцев, сделает все, чтобы продемонстрировать силу и мощь русской армии.

Известия о неудаче переговоров, которые Румянцев получал из Фокшан, огорчали его. Он хорошо понимал положение, в котором оказалась Россия, с нетерпением ждущая мира и не достигшая его. Она снова оказывалась в тенетах случайностей войны. Мир или случайности войны – такого вопроса для Румянцева не существовало. Конечно, мир.

На несколько дней, как только послы отбыли из Ясс в Фокшаны, он покинул главную квартиру и уехал в небольшую молдавскую деревню. Хотел отдохнуть и набраться сил для новой кампании, которая может начаться в сентябре – октябре, если переговоры окажутся безрезультатными. Но даже эти несколько дней он провел в опасении, что в Яссах что-то может произойти экстренное и вынудит его покинуть этот покойный уголок. Хотя и тишина-то была кажущейся: то возникали конфликты с австрийцами, жаждущими отхватить как можно больше польской земли, подлежащей разделу, то на море возникали стычки между турецкими и русскими кораблями, то из Польши приходили недобрые вести.

Послал однажды Румянцев галиот из Измаила для промера Черного моря подле буджацких берегов под видом якобы перевозки провианта в Аккерман и Гаджибей. Но судно попало в жестокий шторм и вынуждено было зайти на рейд турецкой крепости Очаков. Сначала тамошний паша растерялся, опасаясь, что за галиотом последует и весь русский флот, но потом поверил в случайность происшествия. Оказав дружескую помощь в починке галиота, обратился к командующему корпусом в Бессарабии, чтобы прислали офицера за потерпевшим судном и его командой. Румянцев повелел послать туда офицера для свидетельства добрых намерений судна и его команды и для того, чтобы попутно осведомиться о положении и силах тамошней крепости.