Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Вот еще один случай: турки напали на наш корабль. Нужно ли писать о нем в Петербург? Или же умолчать, посчитав сие недоразумением?

А сколько возникает новых и непрестанных забот из-за алчности Австрии, стремившейся занять и Вельский повет, и Червонную Русь с округом Львовским! Румянцев, выполняя высочайшее повеление, старался остановить идущих на полном марше австрийцев, писал графу Гадику письма. А тот ссылался на повеление своего двора. С другой стороны, из Фокшан к нему приходят вести о двурушнической возне австрийского посла Тугута, противодействующего русским на переговорах… Вот тут и пойми, какую позицию по отношению к России занимает венский двор. Петербург же не торопится ответить на мучительные вопросы фельдмаршала, все приходится решать самому, на свой страх и риск, хотя хорошо знал: в случае неудачи последует окрик из Петербурга.

Как мало он знает, часто думал Румянцев, чуть ли не каждый день сталкиваясь с необходимостью решать именно крупные вопросы политической жизни России. И чувствовал в себе силы великие, но постоянно ограничивал себя, по опыту зная, что в Петербурге почтут это превышением своих полномочий. Но неужто в Петербурге не видят, что польза России от дружбы с венским двором только в том случае будет, если цесарцы проявляют действительную искренность? В том же случае, если ее не будет, то невозможно предвидеть, чем это кончится.

На первый взгляд покойно, тихо в маленькой деревушке, где вот уж несколько дней отдыхает фельдмаршал Румянцев. И сюда, конечно, привозили срочные пакеты, донесения, депеши, реляции. Ни одного дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь да не приехал.

1 августа 1772 года Румянцев писал Панину, что он, «пользуясь тишиною повсеместною и происходящими в сие время договорами между послами о мире, взял себе отдохновение на несколько дней в сей маленькой деревеньке, которую одну я нашел с выгодами, хотя и скудными, для человека моего состояния, то есть что я передал себя совсем в руки докторские, ища поправить мое здоровье, которое претерпело до крайности от разных болезненных припадков, что тем удобнее расширялись, когда во все три прошедшие кампании выдерживал я зной и стужу, худое имея против них защищение в палатке…».

Но события на конгрессе приняли столь драматический характер, что Румянцеву вскоре пришлось вернуться в Яссы. Прибывавшие из Петербурга курьеры разнесли по Яссам слух, что дни графа Орлова как фаворита императрицы сочтены, что она уже нашла ему замену, а его оставляет в армии под началом графа Румянцева. Слух этот и радовал, и огорчал Румянцева. Григорий Орлов не так уж мало сделал для него хорошего в первые годы пребывания императрицы у власти. Но последнее время все больше и больше возникало между ними разногласий по стратегическим вопросам. А Орловы, Чернышевы, Разумовские, Вяземский, Голицыны и некоторые другие влиятельные при дворе деятели всеми силами и средствами стремились избавиться от Панина, сторонника гибкой политики в международных отношениях. Румянцев же крепко связал себя с Паниным, который покорил его многогранностью своих познаний, умением разобраться в самых сложных закулисных интригах и великолепным пониманием интересов России, не только ближних, сиюминутных, но и дальних, от которых зависели грядущие успехи Отечества.

Личные симпатии фельдмаршала всегда отступали перед интересами России. Сколько раз граф Орлов и здесь, в Яссах, упрекал Румянцева за то, что он не готовит «чувствительнейший удар» по туркам после перемирия, которое вот-вот может закончиться. И на все резоны ничего не хотел слушать; давай ему «удар», и все тут… Никак не хотел понять, что июль, август и сентябрь – это как раз то время, когда турецкие войска собираются в самом полном виде и в лучшем ополчении. Теперь и многочисленный флот неприятеля появился в Черном море, а к осени снова уйдет зимовать в Царьград из-за того, что в Очакове худой рейд. «К чему же сейчас готовить «удар», если можно ударить тогда, когда разбредется половина войска турецкого по домам, как они это делают ежегодно?.. И как сейчас начинать бои, если собирается жатва с полей? Ведь этой благодатной поры жители были лишены все три кампании. Пусть уж воспользуются теперешним спокойствием, ведь в этом году они засеяли свои поля, слыша постоянные разговоры о мире, и мы могли бы этим урожаем воспользоваться и несколько обновить наши запасы…»

Да и какой «удар», да еще чувствительный, он может нанести? Внутреннее состояние армии хуже некуда, как ни старались привести ее в боевое состояние генералы и высшие офицеры. В частях большая доля новоприведенных и еще не обученных рекрутов, особливо в кавалерии. Есть и такие полки, где больше половины составляет сия слабая неуч. И что же – бросать ее, необстрелянную и неопытную, на сильную турецкую кавалерию? Нет, тут нужно подождать, выучить ее. К тому же и непривычка к климату, и дальний путь, который прошла эта неуч, ослабили ее настолько, что всякая болезнь липнет… И если их употребить к прямым военным действиям, то легкой жертвой они станут для турок.

Так что пусть граф Орлов успокоится, в эти месяцы Румянцев не поведет свои корпуса на турок. Нужно продлить срок перемирия хотя бы до октября, а то они могут воспользоваться этим временем, когда они в полном сборе.

Так думал Румянцев, ожидая вестей из Фокшан. А приходящие вести мало радовали его. А вскоре и совсем разочаровали. В Яссы, без свиты, той пышной, которая поражала воображение еще совсем недавно, примчался граф Орлов и вскоре, в сопровождении самых близких своих друзей, в простой курьерской кибитке, запряженной парой лошадей, спешно отбыл в Петербург. Румянцеву стало ясно, что слухи о падении графа Орлова, скорее всего, действительно не лишены оснований… Сколько уж на его веку таких перемен в судьбах некогда блестящих вельмож мира сего! А может, еще удержится? Красив, умен, ладен, но вот упрям… А таких не долго любят.

Через две недели после поспешного отъезда графа Орлова из Фокшан Румянцев получил письмо от верховного визиря, в котором выражалась надежда, что мирные переговоры вскоре возобновятся, а пока необходимо для выгод обеих империй продлить перемирие. «Известно Вашему сиятельству, – писал визирь, – что от начала правления моего и по сей час, всегда имел я намерение приобрести мир обеим империям, для общего их блага и взаимного благоденствия их подданных. Мне известно, что мысли Вашего сиятельства ни к чему иному устремлялись, как ко благу и миру… При получении сего станет Вам известно, что теперь нарочными уже разосланы императорские повеления, дабы все мусульманские войска, находящиеся у берегов Дуная, соблюдали перемирие во все предписанное время…»

21 сентября 1772 года Румянцев подписал соглашение «на продолжение вновь перемирия, от сего месяца, на 40 дней».

Снова началась обычная в таких случаях переписка между Румянцевым и верховным визирем, между Петербургом и Яссами. Граф Панин в своих письмах давал подробные наставления Румянцеву и Обрезкову, которым предстояло продолжать мирные усилия России.

Переговоры состоялись в Бухаресте с 29 октября 1772 года по 9 марта 1773 года, но закончились, в сущности, столь же безуспешно, как и в Фокшанах. Турецкий уполномоченный упрямо отказывался признать независимость крымских татар. Даже тогда, когда Россия подписала договор с татарами, начинавшийся с провозглашения «союза, дружбы и доверенности между Россией и Крымским ханством». Россия признавала самодержавную форму правления при выборном хане, причем «ни Российская империя, ни Оттоманская Порта и прочие посторонние, никто и ни один, ни в чем вмешиваться да не имеют». Крымское ханство признавало древние права России на Большую и Малую Кабарду, обязывалось «противу России никому ни в чем и ни под каким претекстом» не оказывать помощи. Договор точно определял территорию Крымского ханства, сохраняя крепости Керчь и Еникале за русскими войсками, которые могли гарантировать Крыму свободу и независимость.