Искры - Раффи

— Ну, разумеется!

— И ты едешь в гости к такому злодею?

— Не к нему. Необходимо повидать другого человека.

— А ты знаком с шейхом?

— Знаком. Но если он увидит меня в костюме европейца, наверное, не узнает.

Было уже за полночь, когда мы подъехали к шатрам шейха. Костры уже погасли, и в лагере царила глубокая тьма.

Сгрудившиеся вокруг шатров табуны лошадей, стада коров и быков, отары овец свидетельствовали, что здесь большое становище пастухов, но в любой момент оно могло превратиться в военный лагерь. Всюду на постах бодрствовали вооруженные часовые. Проникнуть туда не представлялось никакой возможности. Собаки, словно тигры, кидались на головы наших коней. К нам подошли ночные сторожа.

— Кто вы? Кого вам нужно?

— «Прорицателя», — ответил проводник.

— «Прорицатель» живет вон там, — указал сторож на стоявший особняком вдали от лагеря шатер, где еще мерцал огонек.

«Прорицатель» — у курдов весьма нужный человек: у него и днем и ночью имеются посетители. Наш поздний визит нисколько не удивил сторожей; в темноте они не разобрали, какого сорта люди мы.

Мы подъехали к палатке «прорицателя». Он сидел за книгой перед фонарем. Заслышав конский топот, отложил книгу и вышел из шатра. У входа вырисовывалась, словно статуя, величественная фигура. Белые, как снег, волосы, ниспадая на плечи и сливаясь с серебристой бородой, окаймляли его — вероятно от постов иссохшее и, словно пергамент, поблекшее, но выразительное лицо. На нем была только, доходящая до босых ног, белая рубаха, напоминавшая церковный стихарь.

— Добро пожаловать, сойдите с коней, — сказал он тоном схимника, — а за конями присматривайте сами: я здесь один, никого у меня нет.

Мы с Асланом слезли с лошадей и вошли в шатер. Проводники остались у входа, достали из хурджинов железные путы и стреножили лошадей, затем, воткнув в землю длинные железные шесты, привязали к ним поводья коней.

Шатер «прорицателя» произвел на меня впечатление кельи схимника, или палатки дервиша, которую тот разбивает на определенный срок у дверей дома богача-вельможи, чтоб вынудить его уплатить требуемую мзду.

Обычай этот настолько характерен для стран востока, что считаю необходимым рассказать о нем.

Дервиш обращается к тому или другому вельможе с требованием крупной суммы денег или каких-либо даров. Преимущественно он избирает лиц, не желающих делиться богатством своим с другими. Богач, разумеется, отказывает ему. Тогда дервиш разбивает шатер у входа в его дом, преспокойно поселяется в нем и засевает землю ячменем, а это обозначает: пока ячмень не взойдет и не созреет, он не тронется с места. Каждое утро, под вечер и в полночь, дервиш трубит пронзительно в свой рог, чтоб досадить богачу. Когда богач выходит из дому, он начинает петь по его адресу оскорбительные песни. Богач, в силу установившегося в стране обычая, не имеет права согнать со своей земли привилегированного нищего, если посмеет оскорбить его, — сойдутся с разных мест другие дервиши и устроят богачу скандал: окружат дом, начнут хором трубить в рога, соберется народ, а они безумолчно будут тянуть свою разноголосую музыку. Таким образом, вместо одного дервиша-требователя может оказаться целый десяток, и скряга-богач принужден будет удовлетворить всех без исключения. Во избежание могущих возникнуть подобного рода неприятностей, богач спешит вначале же выполнить требование дервиша, а тот полученную сумму раздает нищим и удаляется.

Но в шатре обитал не дервиш, а духовное лицо, которому аллах ниспослал дар предвидения.

— Мы помешали вам, — извинился Аслан, когда мы уселись по обе стороны старца, — вы были заняты чтением.

— Свободного времени для чтения у меня много, — ответил он слабым голосом, — теперь мне следует позаботиться о божьих гостях.

«Прорицатель» пользовался большой славой среди курдов. Из самых отдаленных мест приходили к нему с дарами и вопросами о разнообразных делах. Все, что получал, он раздавал нищим, а сам жил в крайней нужде. Питался сухим хлебом, пил воду, мяса не употреблял никогда. О творимых им чудесах ходило много легенд. Сам шейх относился к нему с особым уважением и во всех случаях обращался к нему за советом. Раз в год старец исчезал на сорок дней: спускался в глубокую яму и проводил там дни без пищи, имел сношения с духами, созерцая небесные видения.

Я стал всматриваться в черты его лица. Вероятно, в молодом возрасте оно являло вид суровый, но теперь от былой жестокости не осталось и следа. Долгие годы и духовное звание размягчили его сердце и придали его лицу выражение мягкости и доброты. Но когда он откидывал ниспадавшие на широкий лоб седые волосы, лицо его становилось страшным. Какая-то тайна наложила на него мрачную печать. Середина лба была выжжена каленым железом, о чем свидетельствовало темно-коричневое пятно; подобные следы можно встретить лишь у смертников и преступников. Рассказывали, будто он попал в плен к неверным и там заклеймили его.

Аслан спросил, чтó он читает.

— Это богословская книга на арабском языке. Среди курдов грамотность не распространена, даже духовенство неграмотно. Знающих по-арабски можно перечесть по пальцам — шейх и еще несколько лиц.

— А вы?

— Теперь я вполне владею арабским языком, прочел много книг. Больших трудов стоило мне научиться этому языку. Начал изучать его уже на старости лет. Но чтоб в совершенстве овладеть им, нужна целая жизнь. Шейх высокого мнения о моих познаниях: в торжественные дни, когда предстоит ему произнести проповедь, он зачастую предлагает мне подняться на кафедру.

— Другими словами, вы выполняете обязанности его помощника?

— Да, курды считают меня его заместителем. Но я человек очень скромный. Слава, чины — не для меня. Мне достаточно палатки, где я обретаю духовное удовлетворение.

Я осмотрелся — кругом царила крайняя бедность. Человек, пользовавшийся славой в народе, в которого верили, мог окружить себя достатком, нажить богатство. Но старец все, что ни получал, раздавал нищим, а сам отрекся от всяких жизненных благ. Единственным предметом обихода была сделанная из тыквы кружка для воды. Кроме нее и книг, в палатке не виднелось ничего другого. Он сидел и спал на полу, покрытом рогожей. Но, как мне потом передавали, он и спал очень мало.

В палатку вошел один из проводников и спросил Аслана, не желает ли он поужинать.

Тут произошла глубоко трогательная сцена.

Взоры юноши-проводника и старца встретились: оба на одно мгновение застыли от изумления и неожиданно бросились друг к другу в объятия, как отец и сын, давно разлученные друг с другом, издавая какие-то непонятные стенанья.

— Кум Петрос! — воскликнул юноша.

— Мурад, дорогой мой Мурад! — послышался слабый старческий возглас.

Я был ошеломлен, не зная, чем объяснить этот восторг. Особенно удивило меня