Этюды о природе человека - Илья Мечников

Способность Гёте воспринимать, как и его память, была поразительна. На 81-м году Гёте удивлял своих слушателей «беспрерывным потоком мыслей и необыкновенным богатством изобретательности» (7 октября 1828 г.).

«Старость Гёте – лучшее доказательство необыкновенной крепости его организма», – говорит Мебиус, изучавший биографию Гёте с медицинской точки зрения. «Произведения его самого преклонного возраста большей частью выше всякой похвалы как по законченности формы, так и по своей глубине и чувству. Кто написал что-нибудь подобное в 80 лет? С физиологической точки зрения, произведения его старости вызывают почти большее удивление, чем его юношеская деятельность» (Мебиус, Goethe, I, стр. 200, 201).

Хотя страстный и живой характер молодого Гёте стал впоследствии гораздо спокойнее, тем не менее он минутами бывал еще вспыльчив и резок. У него были некоторые старческие слабости, и он часто обнаруживал деспотические наклонности, по поводу которых существует множество анекдотов. Но настроение его стало гораздо более ровным в старости, а мировоззрение – гораздо жизнерадостнее. Помимо нескольких кратких периодов грусти, он ощущал радость жизни. В 1828 г. он удаляется в Дорнбург, где ведет спокойный образ жизни. «Почти весь день провожу я на воздухе и веду разговоры с гибкими ветвями виноградника, внушающими мне хорошие мысли, по поводу которых я мог бы сообщить вам удивительные вещи», – говорил он Эккерману (15 июня 1828 г.). «Я сочиняю также недурные стихи и желал бы еще прожить в таком состоянии». «Я доволен, – говорит он своему сотруднику, – когда теперь, в начале весны, вижу первые зеленые листья; доволен, когда наблюдаю, как лист за листом еженедельно удлиняет свой стебель; доволен, когда в мае вижу цветочную почку; я счастлив, наконец, когда в июне во всей своей красе распускается душистая роза» (Эккерман, 27 апреля 1825 г.).

Жизнерадостность этой эпохи жизни Гёте проявляется также в его переписке. Он пишет Цельтеру (29 апреля 1830 г.): «Скажу тебе на ухо: я счастлив, что в моих преклонных летах мне приходят мысли, преследование и выполнение которых стоило бы повторения жизни».

Итак, мировоззрение Гёте значительно изменилось с эпохи Вертера. Сам он говорит: «В старости смотрят на вещи совсем иначе, чем в молодости» (Эккерман, 6 декабря 1829 г.).

Юношеская чувствительность, от которой он так страдал в молодости, значительно притупилась. Эккерман поражается его выносливостью к уязвлениям самолюбия. Так, однажды его план постройки Веймарского театра был отвергнут среди работы и заменен другим, сделанным помимо Гёте. Эккерман был этим очень взволнован и с тревогою пошел к нему. «Я боялся, – говорит он, – что эта неожиданная мера глубоко заденет Гёте. Вышло совсем не то. Я нашел его совершенно спокойным и ровным, стоящим выше всякой личной щепетильности» (i мая 1825 г.).

Достигнув 80 лет, Гёте не ощущал никакого пресыщения жизнью. Во время своей последней болезни он не обнаруживал ни малейшего желания умереть, а, напротив, скорее рассчитывал на выздоровление и надеялся, что приближение хорошей погоды вернет ему силы. Следовательно, он желал еще жить. Однако он отдавал себе отчет о том, что цикл его существования закончен, и если не ощущал пресыщения жизнью, то чувствовал уже известного рода удовлетворение от прожитой жизни. «Когда, как я, человек перешел за 80 лет, – говорил он, – то он почти не имеет более права жить; каждый день должен он быть готовым к смерти и думать о приведении своих дел в порядок» (Эккерман, 15 мая 1831 г.). Тем не менее, он продолжал работать и редактировать две последние главы второй части «Фауста». Окончив это, он почувствовал себя в высшей степени счастливым. «Я смотрю на дни, которые предстоит еще мне прожить, как на настоящий подарок, – говорил он, – и, по существу, совершенно безразлично, создам ли я еще что-нибудь и каковы будут эти произведения» (Эккерман, 6 июня 1831 г.).

Гёте заставляет своего Фауста прожить сто лет. Быть может, он и для себя рассчитывал на такой же предел. Хотя он и не достиг этого возраста, но он приблизился к нему после крайне деятельной жизни, которая может служить драгоценным поучением для потомства.

«Фауст» есть автобиография Гёте. – Три монолога первой части. – Пессимизм Фауста. – Мозговое переутомление ищет лекарства в любви. – Роман с Маргаритой и его несчастная развязка

Гёте был Фауст, и Фауст был Гёте», – говорит биограф великого поэта (Белыповский, II, 645). По общепринятому мнению, в Фаусте Гёте изобразил себя самого гораздо подробнее и полнее, чем в Вертере.

Если это так, то можно задать себе вопрос: к чему изучать Фауста после основанного на точных данных изучения Гёте? Я делаю это на том основании, что в этом великом произведении рядом с действиями, соответствующими жизни Гёте, мы находим много размышлений, способных осветить его общее мировоззрение. Жизнь Гёте объясняет Фауста точно так же, как Фауст помогает понять душу его автора.

Как мы видели выше, такая выдающаяся личность представляет большой интерес для изучения человеческой природы.

Обе части «Фауста» соответствуют двум крупным отделам жизни Гёте. В первой части Фауст – пессимист, во второй – он склоняется к оптимизму. Хотя в обеих частях затронуты и разобраны некоторые возвышенные вопросы, занимающие человечество, тем не менее центр, вокруг которого вращается все остальное, есть любовь.

Первая часть была задумана и почти целиком выполнена в молодости. Главная тема – любовь юноши и красивой, обворожительной девушки, по отношению к которой поведение героя не соответствует его нравственным понятиям. Как и во всех произведениях Гёте, главная тема первой части «Фауста» заимствована из эпизода в жизни самого Гёте, когда ему было 22 года. Это – известная история дочери пастора, Фредерики, внушившей любовь блестящему юноше, которому она отвечала более сильной и глубокой привязанностью. Гёте испугала мысль навсегда связать свою жизнь, и он покидает бедную любящую девушку при крайне тяжелых для нее обстоятельствах. Впоследствии он сознался г-же фон Штейн, что покинул Фредерику в такую минуту, когда разлука эта едва не стоила жизни бедной девушке. «Я глубоко оскорбил наилучшее сердце, – говорил он, – это вызвало во мне период тяжелого нестерпимого раскаяния» (Бельшовский, I, 135). Чтобы до некоторой степени загладить свою вину, он сделал из Фредерики героиню «Гетца» и «Клавиш»; но, находя это недостаточно достойным ее, увековечил ее в Маргарите «Фауста».

Ученый доктор, изучив все человеческие знания, не получает никакого удовлетворения от них и находит утешение в красоте и прелести молодой девушки, в которую страстно влюбляется.

Было бы крайне интересно определить внутренний психологический механизм этого перехода от лабораторных научных занятий к жизненной обстановке, где находится Маргарита.