Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Пентаграмма, – сказал я, – это всего лишь правильная пятиконечная звезда. Ее чертили на дверях своих жилищ язычники и иудеи еще с давних времен в качестве защитного символа, чтобы уберечь себя от проделок демонов и черной магии. Но зачем ему, убежденному материалисту, чертить на своем доме элементы ритуальной магии?

– Он потом сам признался в своей книге «Былое и думы», что пентаграммы, может быть, и защищают от нечистых духов, но не от нечистых людей – против них они бессильны. Действительно, через год здесь в море утонули его мать и сын, а затем через несколько месяцев при родах умерли его жена и новорожденный сын.

– Дорогая Элла Андреевна, если верить во всю эту чушь, можно сойти с ума. В дневниках отца содержится много подобных примеров, от которых жутко становится.

– А где его дневники? В Москве?

– Почему? Он все предусмотрительно перевез сюда. Я потратил несколько лет, чтобы попробовать разобраться во всем, что он припер из Москвы, заполнив кабинет и библиотеку.

– Наверное, некоторые его друзья и партнеры по бизнесу тоже поселились где-то поблизости?

– Совсем нет, – возразил я. – Почти все приобрели недвижимость в испанской Марбелье. Жизнь в этом городке несравнимо дешевле, но отцу там показалось скучно.

– Очень бы хотелось взглянуть на его кабинет, если вы, конечно, разрешите.

– Пожалуйста, но у вас остался всего лишь один день. Я думал, вам будет гораздо интересней побывать на кладбищах Рокбрюна и Ментоны, а также на русском кладбище в Ницце вместо того, чтобы копаться в отцовских бумагах.

– Значит, когда-нибудь я снова сюда приеду. Если ничего не случится, жизнь вон какая непредсказуемая.

– Отец тоже любил так говорить. Впрочем, смотрите сами.

Элла Андреевна предложила отправиться в обратный путь, снова отказавшись от ужина. «Хочет снова поскорее вернуться в отель», – заключил я. Я заметил, что она успела завести интересные знакомства среди отдыхающих. В номере у нее появились журналы на французском, которых мы в городе не покупали, а приобретать их втридорога в самом отеле она никогда бы не решилась, да и мне бы не позволила.

Выпив по чашке кофе на автобусной станции, мы отправились в путь. Солнце садилось, заливая и без того фантастические пейзажи розоватым светом.

Даже в эти первые весенние погожие дни постояльцы отеля, коих было не так уж много, после обеда предпочитали собираться возле бассейна или, если не было ветра, спускаться к морю, чтобы совершать неспешные прогулки и принимать солнечные ванны, любуясь вечерним закатом. Элла Андреевна следовала их примеру, при этом легко общалась с людьми своего возраста, переходя с беглого английского на любимый ею французский и очаровывая собеседников русской благожелательностью. Мое присутствие и лишняя опека могли только помешать ей раскрепоститься.

На следующий день, совершив короткую ознакомительную экскурсию по Монако и пообедав в «Отель де Пари», я все-таки решил завезти ее в дом своего отца и, приготовив кофе, позволил Элле Андреевне покопаться в его бумагах и книгах. По тому как и с каким интересом она рассматривала его кабинет и библиотеку, я чувствовал, что ей было небезразлично все, что касалось отца. Я хотел бы, чтобы она обязательно попросила что-либо на память о нем, как это делали и не раз его друзья, посещая этот дом, но она на это, видимо, не решилась.

К вечеру, когда мы с Мартином по обыкновению отправлялись ужинать в старую Ниццу, Элла Андреевна наконец вышла из кабинета расстроенная и грустная, и тихим голосом попросила отвезти ее в отель. На мой немой вопрос, застывший во взгляде, она как будто прочитав мои мысли, ответила:

– Нет-нет, Денис, мне ничего не нужно.

Мы быстро собрались, оставалось только набросить шлейку на Мартина, который все время сидел у двери и нетерпеливо перебирал передними лапами, как только перехватывал мой понимающий взгляд. Элла Андреевна в доме была в своей серой водолазке с высоким воротом, которую часто поправляла, дотягиваясь до книг на полках, будто боялась, что я увижу ее живот. Теперь она не спеша надела свой голубой двубортный пиджак, застегнув все золоченые пуговицы, и смотрела, как я, сидя на корточках, готовлю собаку к выходу, расчесывая его чуб. Повернувшись ко мне спиной и глядя в широкое балконное окно, она вдруг обратилась ко мне с вопросом:

– А вы сюда кого-нибудь из ваших французских друзей приглашаете?

– Из друзей? – переспросил я, не скрывая удивления. – Будь у меня характер получше, я бы мог завести друзей, а так… – я развел руками, – так одни увлечения, а для этого незачем звать их непременно к себе в дом, тем более, что здесь такое не принято.

– Жаль, – сокрушалась она, – очень даже жаль. У вас красивый дом и богато обставлен. Уютно, как в хорошем отеле, – видимо, намекая на «Орламонд». – А какой вид на залив, это просто какое-то чудо, – ее звонкий голос почти переходил на фальцет. – Я понимаю вашего отца, почему он рвался именно сюда. Это сущий рай!

– Вот видите, – я поднялся с колен и подошел поближе к своей гостье, – выходит, вы понимаете моего отца, но я лишь на пути к пониманию, поскольку это не дом нашей семьи, это был только его дом. Здесь даже не было комнат, предназначенных для мамы и меня. Несколько гостевых здесь правда есть, но они с тех пор пустуют. Я здесь ничего не изменил, все осталось, как прежде. При всей кажущейся гармонии здесь по-прежнему царит любимый им хаос. Много красивых и, наверное, дорогих вещей, но приобретены они были им лично с определенным смыслом, даже старый, пожелтевший календарь 1999 года, что висит на двери в кабинет, несомненно несет некую смысловую нагрузку. Какую? Пока понять не могу. Просто паноптикум какой-то получается.

Элла Андреевна внимательно слушала меня.

– Конечно, причину приобретения некоторых вещей определить было нетрудно. Например, эти две работы Пиранези в старинных рамках. Я знаю, где и зачем он их покупал. Но зачем ему понадобились работы лепщика по бронзе со странной фамилией Напс, – я указал Элле Андреевне на большой оригинальный бронзовый подсвечник, за которым он охотился несколько лет. – А вот этот потрескавшийся от времени письменный стол? Он как будто был доставлен сюда прямиком из кабинета самого Александра Дюма-сына. Зачем?

– Может, чтобы напоминать о Нарышкиной, – ответила мне Элла Андреевна.

Я оставил ее предположение без комментария.

– Все антикварные книги в его библиотеке находятся в отличном состоянии, все в кожаных переплетах работы тех времен. Ни одного новодела. Порой он доводил себя до исступления в поисках редких изданий. Даже бабушка беспокоилась, не потерял ли ее сын рассудок. Его последнее приобретение – вот эта «Военная энциклопедия» издательства Сытина 1911 года. Он заплатил за нее 60 тысяч евро, купил ее здесь, как говорят, из личного собрания самого Дмитрия Мережковского. Отец даже поначалу не успел найти этим книгам места на полках и держал все 18 томов на углу как раз этого письменного стола, часами, как завороженный, любуясь их золочеными переплетами. Я тоже не убираю их в шкаф.