Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Электрон Приклонский

Прощаясь со мной, Нил хмуро сообщил о гибели старшего сержанта Перескокова, заряжающего из нашего бывшего экипажа, на 3-м Прибалтийском. Гришу убило 6 февраля.

18 февраля

Приезжал в темноте начфин со злотыми. Кому и зачем они здесь нужны? Рачитель наших денег привез на передовую печальную весть: вчера на правофланговом участке убит наводчик отдельного экипажа гвардии старшина Митя Салов, с которым мы вместе воевали на Ниловой машине в Эстонии и Латвии и которого я очень любил. Во время короткого затишья смелый экспедитор доставил почту прямо на огневые. Дмитрий обрадованно высунулся из люка и потянулся с башни за пачкой писем и газет. В этот момент рядом с машиной разорвалась немецкая мина. Экспедитор успел броситься на снег, а Салову, неудобно перегнувшемуся вниз, осколок пробил голову. Обидная смерть... И какие люди пропадают!

А сегодня нашего старого однополчанина, механика-водителя Лешку Панасенко, отправили в госпиталь с несколькими мелкими осколками в голове.

23 февраля

Никто в мире не скажет теперь, что Красная Армия не способна поставить на место любого агрессора. И величайшей гордостью за нашу славную армию, за народ наш героический переполнено мое сердце. Настроение хорошее, боевое, несмотря на неважное самочувствие: простыл, должно быть. Дуплетом выскочили чирьи на шее и на лице, голову ломит, кашляю.

28 февраля

Сегодня, впервые за много дней, вовсю светило солнце. Весна, да и только! Хорошо-то как! Ветер с моря, сильный и свежий, налетает упругими волнами. И какого черта не сиделось фрицам у себя дома?

Наш танковый корпус, как узнали мы из приказа, передан назад во 2-й Белорусский фронт. Это означает, что нам здесь сидеть долго. Во-первых, потому, что 3-му Белорусскому фронту, ведущему наступление, мы помочь уже не в силах (судя хотя бы по нашему полку), а во-вторых, и тот и другой фронты хотят иметь у себя на фланге броневой и притом еще драчливый щит.

1 марта

Весна и по календарю – не только по погоде. И в этот первый весенний день, блистающий синевой неба, полный солнца и голубовато-синих теней, прячущихся в гусеничных следах и воронках, в каждом отпечатке солдатского сапога, падающих от стволов деревьев и лежащих на зернистом снегу под стволами орудий, в этот чудесный день погиб со всем своим экипажем, выполняя задание без командира машины, Федя Сидоров.

Полк наш действовал с самого раннего утра двумя группами, слева и справа от леса, который вплотную подступает к длинной гряде прибрежных дюн и кое-где даже взбирается на них. За этой грядою тоже лес и немецкие укрепления. С моря время от времени бьют немецкие корабли, поддерживая и ободряя гарнизон Браунсберга.

Комполка послал своего адъютанта, старшего лейтенанта, на Фединой машине с каким-то устным приказом на правый фланг, высадив командира машины лейтенанта Владимира Федорова, своего сына, о котором в полку поговаривают, что он в бой не ходит. Мне это не известно, а что шестерым в машине тесно – это точно.

Федор Сидоров, известный в полку не только отчаянной смелостью, но и умением быстро и грамотно водить боевую машину, решил не объезжать лес понизу, чтобы не давать крюку в несколько километров, а помчался по верху увала, по нашему скату, временами показывая немцам башню.

В самоходку угодил случайный снаряд, прилетевший с моря, и ее разметало так, что и хоронить было некого. Очевидно, сдетонировал непочатый боезапас. Отметили на карте-двухверстке место гибели экипажа – и все.

Считали погибшими всех пятерых, но во второй половине дня был случайно обнаружен пехотой какой-то офицер, лежавший под откосом в глубоком сугробе. Человек был без сознания, со страшно покалеченными, раздробленными ногами, но дышал. Его срочно доставили в медсанбат и там с трудом привели в себя. Несмотря на сильную контузию, адъютант (а это был он, судя по описанию внешности) нашел в себе силы вспомнить, что с ним случилось: он сидел на башне, свесив ноги в люк и, как положено, не сводил глаз с неприятельской опушки. И вдруг мощным толчком его швырнуло в воздух, и от оглушительного грохота он потерял сознание.

Подвела на этот раз Федю ненужная лихость... Вполне можно было проскочить чуть пониже гребня, но по лысому верху передвигаться куда удобнее и быстрее. И вот Федьки нет. Совсем. И осталось мне лишь одно, очень грустное «утешение»: смерть твоя и твоих ребят была мгновенной... Так мы с тобой и не доехали до твоего Солнечногорска... Прощай, друг! А фрицам от твоего имени мы обязательно передадим кое-что.

Когда кончилась сегодняшняя заваруха, стало известно, что наш корпус уже полностью возвращен 2-му Белорусскому фронту, то есть мы снова у Рокоссовского. Это означало, что 10-й гвардейский танковый корпус будет продолжать теснить противника в сторону Кенисберга, а наш, 29-й, остается грызться на «колечке». Ну что ж... Кому-то надо попридержать фрица, чтобы он не разбежался, пока его добивают.

2 марта

Все наступаем на Петтелькау. «Морда в крови, но наша берет», как сказал один шутник в сорок, не знаю точно, каком году. Сегодня погиб Петька Савостьянов, еще один механик-водитель. Вот гады немецкие!

Несмотря на недавнее пополнение остатками тяжелых полков, тоже крепко потрепанных в наступательных боях, у нас снова остался только номер части да две-три «ходячих» машины... Земля слухом полнится, и в полку уже поговаривают с надеждой, что нас скоро должны вывести на переформировку. И еще об одной новости упорно твердят – будто части из пределов фронта теперь не выезжают.

7 марта

В карусели жестоких схваток, частых маневров и контрманевров перепутали числа и вечером, после того как заглох бой и наступила долгожданная темнота, встречали... праздник 8-е Марта. Это, конечно, удобный предлог для того, чтобы встряхнуться, сбросить напряжение, тем более что у нас сегодня приятный гость – спасенный нами в начале январского наступления командир СУ-76, прибывший на передовую из Пройсиш-Холлянда.

8 марта

С утра свирепствовала начавшаяся вчера вечером метель, мела и крутила так, что уралец Костылев назвал ее пургой. Зато стрельбы было меньше.

Наш полк, сказал ПНШ-1, уже на переформировке, а мы здесь на уцелевших поизносившихся машинах все еще «грудью держим фронт». Интересно знать, когда же наш старый хлам сдан будет на СПАМ?

17 марта

Наступаем. Эта немецкая горка била крепко и дорого нам досталась. Всего-то ничего на ней: слева – кирпичные одноэтажные постройки, справа – деревья темнеют. Израсходовав не по одному десятку снарядов, машины наши подобрались вплотную к подошве высоты только к вечеру. Уже темнело и подмораживало. И когда полезли вверх по обледенелому склону, несколько раз скатывались обратно: машины шли юзом. Надо бы перевернуть хоть по четыре трака шипами наружу, да некогда. С четвертого, кажется, захода, потеряв еще одну тридцатьчетверку и самоходку из пополнения, вскарабкались наконец к самым деревьям. Тут стало полегче. Злые и радостные, вломились в какой-то не то сад, не то парк и поползли через него вдоль каменной, в рост человека, ограды: все-таки защита от огня. Чуть не передавил раненых, лежащих в ряд в тени под самой оградой. Испугался: думал, что наши. Автоматчики спрыгнули в снег, чтобы спросить, и тотчас вернулись. Нет, немецкие, человек тридцать, если не больше. Вот гады фашисты! Бросили своих прямо на снегу и по этому самому месту, по ограде, гвоздят вовсю. А раненые даже не пытаются отползти при приближении гусеничных машин. Должно быть, не могут, тяжелые. Объезжаем их стороной: все равно не вояки.