Кукла - Болеслав Прус

— Нет, — подумав, ответил Вокульский.

— А тратить его приятно?

— Не знаю.

— Вы не знаете? А ведь о вашем состоянии рассказывают чудеса. Говорят, у вас тысяч шестьдесят годового дохода…

— Сейчас у меня значительно больше; но я очень мало трачу.

— Сколько же?

— Тысяч десять.

— Жаль. Я в прошлом году решила промотать уйму денег. Управляющий и кассир уверяют меня, будто я истратила двадцать семь тысяч… Я безумствовала — и все же не разогнала скуку… Сегодня я подумала: спрошу-ка, как чуствует себя человек, который тратит шестьдесят тысяч в год? Но вы не тратите столько. Жаль!.. Знаете что? Истратьте как-нибудь шестьдесят, нет, сто тысяч в год и скажите мне: действительно ли это дает сильные ощущения и каковы они? Хорошо?

— Заранее могу вам сказать, что не дает.

— Нет? К чему же тогда деньги? Если и сто тысяч в год не могут дать счастья, так от чего же оно зависит?

— Можно и с одной тысячей быть счастливым. Счастье каждый носит в самом себе.

— Но откуда-то оно берется…

— Нет, сударыня.

— И это говорите вы, человек столь необыкновенный!

— Если б даже я и был необыкновенным человеком, то лишь благодаря страданиям, а не счастью. И уж, во всяком случае, не благодаря расходам.

На опушке леса показалось облачко пыли. Вонсовская с минуту вглядывалась в него, потом вдруг хлестнула коня и, свернув влево, понеслась по полю, не разбирая дороги.

— Avanti! Avanti!

Они скакали минут десять; на этот раз Вокульский первый осадил коня. Он остановился на вершине холма; внизу расстилался зеленый луг, прекрасный, как мечта. Что именно было в нем прекрасно — зеленая трава или крутые изгибы речушки, склоненные над нею деревья или ясная синева неба? Вокульский не знал.

Но Вонсовская не любовалась пейзажем. Она сломя голову летела с холма, словно желая поразить спутника своей отвагой.

Когда Вокульский, не торопясь, спустился следом, она повернула к нему коня и нетерпеливо крикнула:

— Боже, неужели вы всегда такой скучный? Не за тем же я вас взяла на прогулку, чтобы зевать… Извольте развлекать меня, и немедленно…

— Немедленно? Хорошо. Вы не находите, что пан Старский весьма интересный человек?

Она откинулась в седле, словно падая навзничь, и посмотрела на Вокульского долгим взглядом.

— Ну! — рассмеялась она. — Не ожидала я от вас такой пошлой фразы… Пан Старский интересен… для кого? Разве только для… для… таких уточек, как панна Эвелина. Меня, например, он уже давно перестал интересовать.

— Однако…

— Без всяких «однако»! Правда, он интересовал меня раньше, когда я только собиралась стать мученицей супружества. К счастью, муж мой оказался так любезен, что вскорости умер, а пан Старский так незамысловат, что даже при моем небогатом жизненном опыте я в неделю раскусила его. Все та же бородка а lа великий князь Рудольф и те же приемы обольщения. Эти его взгляды, недомолвки, таинственность — все это я знаю наперечет, как фасоны его сюртуков. По-прежнему за версту обходит бесприданниц, циничен с замужними дамами и нежно вздыхает возле богатых невест. Боже мой, сколько уже попадалось мне таких в жизни. Сейчас мне нужно что-нибудь новое…

— В таком случае Охоцкий…

— О да, Охоцкий интересен и даже мог бы стать опасным, но для этого мне пришлось бы заново родиться. Это человек не того мира, к которому я привязана телом и душой! Ах, как он наивен и как великолепен! Он все еще верит в идеальную любовь и надеется встретить женщину, с которой он сможет запереться в своей лаборатории, твердо зная, что она никогда ему не изменит… Нет, он мне не пара. Но что это случилось с моим седлом? — вдруг вскричала она. — Сударь, у меня подпруга отстегнулась… взгляните, пожалуйста…

Вокульский соскочил с коня.

— Вы спешитесь? — спросил он.

— И не подумаю. Проверьте так.

Он зашел с правой стороны — подпруга держалась крепко.

— Да не там… Вот здесь… здесь, возле стремени.

Он заколебался, однако откинул шлейф ее амазонки и просунул руку под седло. Вдруг кровь бросилась ему в голову: вдовушка шевельнула ногой и коленом коснулась его щеки.

— Ну что? Ну что? — нетерпеливо спрашивала она.

— Ничего. Подпруга в порядке.

— Вы поцеловали мою ногу? — крикнула она.

— Нет.

Она хлестнула коня и понеслась вскачь, бормоча:

— Глупец, глупец… или камень!

Вокульский медленно сел на лошадь. Невыразимой тоской сжалось его сердце, когда он подумал:

«Неужели и панна Изабелла катается верхом? Кто же ей поправляет седло?..»

Он подъехал к Вонсовской. Она встретила его взрывом смеха.

— Ха-ха-ха! Вы неподражаемы!

Потом заговорила низким, звенящим голосом:

— В книгу моей жизни вписана великолепная страница: я разыграла роль жены Пентефрия и нашла прекрасного Иосифа… Ха-ха-ха! Только одно обстоятельство меня огорчает: вы так и не сумеете оценить мою способность кружить головы. На вашем месте сто других мужчин в подобную минуту сказали бы, что жить без меня не могут, что я похитила их покой и так далее… А этот отвечает: «нет!» — и все тут. За одно это «нет» вам уготовано в царствии небесном место среди невинных младенцев. Этакое высокое креслице, с перекладинкой впереди… Ха-ха-ха!

Она покатывалась со смеху.

— А что бы вы выиграли, если б я ответил, как другие?

— Одной победой больше.

— А этим что вы выиграете?

— Я заполняю таким образом пустоту жизни. Из десяти поклонников, признавшихся мне в любви, я выбираю одного, который кажется мне наиболее любопытным, забавляюсь им, мечтаю о нем…

— А потом?

— Делаю смотр следующего десятка и выбираю нового!

— И часто?

— Хоть каждый месяц. Что вы хотите, — прибавила она, пожимая плечами, — такова любовь нашего века — века пара и электричества!

— Да, это верно. Она даже напоминает поезд.

— Летит как вихрь и мечет искры?

— Нет. Быстро едет и набирает пассажиров сколько влезет.

— О, пан Вокульский!

— Я не хотел вас обидеть, сударыня. Я только сформулировал то, что услышал.

Вдовушка прикусила губки. Некоторое время они ехали молча. Первой заговорила Вонсовская:

— Я уже определила, кто вы такой: вы педант. Каждый вечер, — не знаю, в котором часу, но, наверно, не позднее десяти, — вы проверяете счета, потом отправляетесь спать, а перед сном непременно читаете молитву, громко повторяя: «Не пожелай жены ближнего своего». Верно?