Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924 - Ричард Пайпс

На практике такой подход означал, что за художественным творчеством власти намерены пристально следить, хотя и не вмешиваться непосредственно; журналистику наставлять; а в области высшего образования и науки руководить162. И действительно при нэпе, когда в сфере торговли и кустарного производства власти разрешили частное предпринимательство, едва ли было возможно соблюдать неизменно жесткую позицию по отношению к духовной сфере163. Этих взглядов придерживались Ленин и Бухарин.

Такая терпимость к культуре «классово чуждой» проявлялась на фоне яростных нападок самозваных «пролетарских» писателей164. В большинстве своем это были бесталанные графоманы, не снискавшие признания читателей и вскоре всеми позабытые: по словам директора Госиздата, его предприятие не получило «ни одного запроса на пролетарского писателя»165. Их судьба целиком зависела от покровительства государства, которое им бы не хотелось ни с кем делить. Чтобы добиться благосклонности властей, они рядились в коммунистические одежды, обличая политически нейтральную литературу в контрреволюции и требуя, чтобы вся культура служила большевистской идеологии166. Они пользовались поддержкой полуобразованных партийных руководителей, как правило, по своему происхождению не обремененных интеллигентскими «предрассудками», которых партия бросила на «культурный фронт». Эти чиновники не могли взять в толк рассуждения о том, что творческая интеллигенция, и только она исключительно, не нуждается в партийном контроле167. Им благоприятствовало то обстоятельство, что в начале 1924 г. Троцкий, главный сторонник терпимого отношения к попутчикам, стал терять свое влияние в РКП(б).

Борьба достигла той напряженности, когда партия уже не могла оставаться в стороне. И в мае 1924 г. ЦК выразил свою позицию в несколько двусмысленно звучащей резолюции, принятой XIII съездом, в которой говорилось, что хотя ни одна литературная школа или «направление» не имеют, права говорить от имени партии, но все же следует предпринять меры для «урегулирования вопроса о литературной критике»168. «Впервые неполитическая литература стала предметом обсуждения партийного съезда. И в последний раз партия формально сохранила ее нейтралитет между различными литературными "течениями, школами и группами"; и этот нейтралитет едва ли мог долго сочетаться с необходимостью тщательного контроля литературной продукции в свете партийных установок»169.

Идеологический контроль и гонения не обошли и науку: в 1922 г. началась кампания против релятивистской теории Альберта Эйнштейна и других «идеалистических» учений.

* * *

Традиционным бедствием России были неурожаи: за последние несколько десятилетий перед революцией это случалось в 1891–1992, 1906 и 1911 гг. Многовековой опыт научил крестьянина бороться с превратностями природы, запасая продукты впрок в количестве, достаточном, чтобы пережить один или даже два неурожайных года. Обычно недород приводил к сильному голоду, но редко к катастрофе. Потребовалось три года бессовестной, методической, губительной для сельского хозяйства работы большевиков, чтобы Россия познала величайший голод, унесший жизни миллионов людей[225].

Ему предшествовала засуха 1920 г. Тогда беду удалось временно отвратить благодаря тому, что во вновь присоединенных Украине и Северном Кавказе, еще не испытавших на себе всех прелестей советского режима, скопились большие запасы зерна: в 1921 г. половина продуктов, собранных государством по продналогу, поступала с Украины171. Однако, поскольку механизм сбора продуктов на Юге и в Сибири еще не заработал в полную силу, тяжкий груз продналога ложился на истощенные центральные губернии172.

Климатические условия, повлекшие голод 1921 г., были сходны с обстановкой 1891–1992 гг. Осень 1920 г. выдалась необычайно засушливой. Зимой выпало мало снега, да и тот сразу растаял. Весной 1921 г. Волга обмелела и не разлилась, как обычно. Затем наступили испепеляющая жара и засуха — злаки сгорели, земля растрескалась. Огромные пространства черноземных пашен превратились в пыль173. То, что еще оставалось на земле растущим, пожрала саранча.

Но природные бедствия не были главной причиной трагедии. Голод 1921 г. подтвердил справедливость народной пословицы: «Неурожай от Бога, голод от людей». Засуха только приблизила катастрофу, которая рано или поздно неизбежно должна была наступить в результате аграрной политики большевиков: авторитетный знаток этой проблемы утверждает, что, если бы не политические и экономические факторы, засуха не обернулась бы столь тяжкими последствиями174. Бездумная конфискация «излишков», которые чаще всего были вовсе не излишками, а минимумом, необходимым для выживания, обеспечила трагедию. В 1920 г., по словам наркома продовольствия А.Цюрупы, крестьянского урожая было достаточно ровно для того, чтобы прокормить себя и отложить зерно для посева. Таким образом, никаких запасов на черный день, какие извечно приберегали крестьяне, не оставалось.

Засуха 1921 г. поразила приблизительно половину хлебородных районов, из них в 20 процентах урожай погиб полностью. Население, охваченное голодом, исчислялось в марте 1922 г. в 26 млн в России и 7,5 млн на Украине, то есть всего 33,5 млн, из которых 7 млн было детей. В результате, по подсчетам американского эксперта, от 10 до 15 млн человек умерли или получили необратимые последствия для здоровья[226]. Более всего пострадал поволжский черноземный регион, в иные времена главный поставщик зерна: Казанская, Уфимская, Оренбургская и Самарская губернии, где урожай в 1921 г. составлял менее 5,5 пуда на человека, то есть половину того, что требовалось для выживания, и ничего для посевов[227]. Пострадали и бассейн Дона и южная Украина. Во всех остальных регионах страны урожай снизился до 5,511 пуда на человека, чего едва хватало для пропитания175. Продукция двадцати пораженных голодом хлебородных губерний европейской и азиатской России, которые до революции давали 20 млн тонн зерна ежегодно, в 1920 г. снизилась до 8,45 млн тонн, а в 1921 г. составила только 2,9 млн тонн, то есть сократилась на 85 %176. В 1892 г., когда из-за неблагоприятных погодных условий наблюдался самый крупный в последние годы существования царского режима неурожай, производство зерна снизилось всего на 13 % в сравнении с обычной нормой177. Этот разительный контраст следует отнести по большей части за счет аграрной политики большевиков.