Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

12-й армии Скачков, соц.-демократ из числа противников большевиков, явно принадлежавший к среде интеллигентной, сторонник создания коалиционного правительства и всемерной поддержки центрального революционного правительства во имя интересов войны, весьма своеобразно разъяснял форму государственного управления, которая была создана революцией. По его мнению и тех, очевидно, кого он представлял, революция создала «неписаную конституцию» с однопалатной системой и исполнительным органом ее – министерством: «Палата депутатов – это вот собрание всех Советов Р. и С. Д., это есть единственная наша палата, которую выбрала революция. Единственное отношение со стороны этой палаты к Временному правительству может быть такое, что Временное правительство является ответственным министерством этой палаты депутатов. Вот таким образом у нас, на местах, в армии, в большинстве случаев и считали, что правительство выражает волю Совета Депутатов, но здесь доклад Стеклова внес в наши умы огромную смуту: мы видим, что тов. Стеклов доказывает, что правительство вовсе не выражает воли Совета Депутатов, не исполняет ее, хочет устранить ее. И вот теперь мы уже поставлены в совершенно безвыходное положение. Когда мы вернемся назад, нам, в окопах, придется разбираться в каждом постановлении правительства, положена ли на него марка Совета Депутатов или не положена, с его разрешения или не с его разрешения. Вы понимаете, в такой обстановке разрешить этот вопрос является совершенно невозможным, и мне кажется, что единственно, что мы можем предложить Совету Р. Д., это приложить все усилия к тому, чтобы воля Временного правительства не расходилась с волею Совета Депутатов… Нам не важно, из каких слоев выбрано само правительство, не важно, кто его лица. Нам важно то, что оно должно выражать волю революционного движения, а если оно не будет выражать, то оно не должно существовать».

Выступление Скачкова стояло в прямой связи с обсуждением одного из центральных вопросов Совещания – об отношении революционной демократии к правительству. Официальным докладчиком от Исполнительного Комитета выступил Стеклов, который должен был обосновать предлагаемую Совещанием не слишком определенную резолюцию о политической целесообразности поддержки Временного правительства, «представляющего интересы либеральной и демократической буржуазии» – «постольку, поскольку оно, в согласии с Советом, будет неуклонно идти в направлении к упрочению завоеваний революции и борьбы с “контрреволюционными силами”». «Очень странный доклад» (это признает и Суханов) сделал этот достаточно беспринципный в житейских отношениях демагог, тогда еще не числившийся в рядах крайних, но стоявший в своем революционном радикализме почти всегда на грани поддержки большевизма. Доклад был интересен по фактам, пожалуй, даже объективен в той своей исторической части, которую приходилось уже выше цитировать – в «наивном и откровенном признании» (по выражению Милюкова), почему демократия не захватила власти в первые дни революции. В последующем, отвергая измышления «черносотенной и либеральной буржуазии», которая, стремясь посеять раздор, инспирирует и клевещет («сплетничает») о двоевластии (формально его нет, а если оно и существует, то как выражение стремлений двух политических сил), Стеклов выступил с обвинительным актом против таившихся в недрах правительства контрреволюционных потенций… Докладчик «улавливал нежелательные оттенки» в некоторых министерских речах, намекая на таинственный «организующий центр», отказываясь «пока» его назвать, и видел, наконец, угрозу революции в «ложной гуманности» буржуазного правительства: это правительство не издало, например, «декрета, объявляющего вне закона всех генералов – врагов русского народа, которые дерзнут поднять (все в будущем времени) святотатственную руку на русский народ и завоевания его революции». Это правительство, «без ведома и согласия Совета», оставляло на свободе (правда, временно) «под личным наблюдением министра юстиции» старого генерала Иванова509… Недоволен был Стеклов и отношением к династии, введшей в России «крепостное право», и пр. и пр. Одним словам, официальный доклад от имени Исп. Комитета представлял собой, как выразился с.-р. Гендельман, оговорившийся тут же, что он «отнюдь» не собирается «защищать правительство», «не деловой» анализ, а «какой-то фельетон», которым Стеклов «увеселял» собравшихся. Было немного «забавно», но и «скучно» слушать стекловские ламентации и «разоблачения происков и козней контрреволюции – спереди, сзади, с боков, с высоты» и его соратнику по выработке соглашения 2 марта, Суханову. Хотя увеселяющие места доклада Стеклова и срывали аплодисменты (иногда даже бурные, как отмечает стенографический отчет, – аплодисменты срывали и те, кто осмеивал увеселительный тон демагога и порицал Исполнительный Комитет, который выпустил такого странного докладчика), они привели в смущение лидеров Исполнительного Комитета, предварительно заслушавшего тезисы доклада «весьма наскоро». В самом деле, вместо того, чтобы защищать предлагаемую резолюцию, Стеклов, с азартом опровергая ее, неожиданно заключил: «Надеюсь, примете резолюцию, которую я имею честь предложить вам от имени Исполнительного Комитета», а у слушателей, по словам Гендельмана, создавалось определенное впечатление: «Временное правительство нужно арестовать и посадить туда, где сидят Протопопов и Щегловитов». В зале воцарилось «полное недоумение». Явилась мысль выставить содокладчика. Наметилась кандидатура Суханова – очевидно, считался желательным оратор из числа тех, кто вел переговоры 2 марта, и побаивались неожиданностей, к которым был склонен «роковой человек», третий ночной партнер Соколов… Из этого ничего не вышло, ибо тезисы будущего меньшевика-интернационалиста без комического элемента, одобренные «в общем» предварительно лидером большевистской фракции Каменевым, были забракованы идеологическим вдохновителем позиции Исполнительного Комитета, каким сделался вернувшийся из ссылки бывший депутат Думы Церетели. Его позицию Суханов охарактеризовал словами, будто бы ему сказанными Церетели по поводу проектировавшегося содоклада: «Вы, конечно, должны говорить о необходимости соглашения с буржуазией. Другой позиции и другого пути для революции быть не может. Ведь вся сила у нас. Правительство уйдет по мановению нашей руки. Но тогда погибель для революции».

Спасать положение и выправлять линию взялся сам Церетели, выступавший, однако, в середине прений и после выявления позиции «крайне левых», т.е. фракции большевиков. Официальным представителем последних был Каменев, выражавший центральную, до некоторой степени компромиссную позицию в своей партии. Тактически она не совпадала с «апрельскими тезисами» вскоре прибывшего в «запломбированном вагоне» Ленина510. «Никакой поддержки Временному правительству», – открыто провозгласил Ленин. Прямолинейность вождя у Каменева была завуалирована. «Мы не хотим сейчас свержения этого Временного правительства» – заявлял Каменев, но, «если не берем инициативы какой-либо революционной борьбы», то «есть другой фактор, который определяет положение». «Мы дышим атмосферой контрреволюции», организуемой «за спиной» правительства и начавшей свои атаки против демократии (правительство попустительствует этим контрреволюционным попыткам). Совет является «зачатком революционной власти самого народа», и резолюция Совещания должна говорить не о поддержке Временного правительства, а в предвидении неизбежных столкновений призывать представителей всей демократии сплотиться вокруг организующегося центра революции, которому неизбежно выпадет на долю взять на себя отражение царизма и «буржуазной контрреволюции».

«Истерическая» (по характеристике одного из ораторов) в политическом отношении резолюция