Братья Карамазовы - Федор Достоевский

После случая на железной дороге у Коли в отношениях к материпроизошла некоторая перемена. Когда Анна Федоровна (вдова Красоткина) узнала оподвиге сынка, то чуть не сошла с ума от ужаса. С ней сделались такие страшныеистерические припадки, продолжавшиеся с перемежками несколько дней, чтоиспуганный уже серьезно Коля дал ей честное и благородное слово, что подобныхшалостей уже никогда не повторится. Он поклялся на коленях пред образом ипоклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем«мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», имать и сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакалисотрясаясь. На другой день Коля проснулся по-прежнему «бесчувственным», однакостал молчаливее, скромнее, строже, задумчивее. Правда, месяца чрез полтора онопять было попался в одной шалости, и имя его сделалось даже известным нашемумировому судье, но шалость была уже совсем в другом роде, даже смешная иглупенькая, да и не сам он, как оказалось, совершил ее, а только очутился в неезамешанным. Но об этом как-нибудь после. Мать продолжала трепетать и мучиться,а Дарданелов по мере тревог ее все более и более воспринимал надежду. Надозаметить, что Коля понимал и разгадывал с этой стороны Дарданелова и, ужразумеется, глубоко презирал его за его «чувства»; прежде даже имелнеделикатность выказывать это презрение свое пред матерью, отдаленно намекаяей, что понимает, чего добивается Дарданелов. Но после случая на железнойдороге он и на этот счет изменил свое поведение: намеков себе уже более непозволял, даже самых отдаленных, а о Дарданелове при матери стал отзыватьсяпочтительнее, что тотчас же с беспредельною благодарностью в сердце своемпоняла чуткая Анна Федоровна, но зато при малейшем, самом нечаянном слове дажеот постороннего какого-нибудь гостя о Дарданелове, если при этом находилсяКоля, вдруг вся вспыхивала от стыда, как роза. Коля же в эти мгновения илисмотрел нахмуренно в окно, или разглядывал, не просят ли у него сапоги каши,или свирепо звал Перезвона, лохматую, довольно большую и паршивую собаку,которую с месяц вдруг откуда-то приобрел, втащил в дом и держал почему-то всекрете в комнатах, никому ее не показывая из товарищей. Тиранил же ужасно,обучая ее всяким штукам и наукам, и довел бедную собаку до того, что та вылабез него, когда он отлучался в классы, а когда приходил, визжала от восторга,скакала как полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою ипроч., словом, показывала все штуки, которым ее обучили, уже не по требованию,а единственно от пылкости своих восторженных чувств и благодарного сердца.

Кстати: я и забыл упомянуть, что Коля Красоткин был тотсамый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша, сын отставногоштабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь заотца, которого школьники задразнили «мочалкой».

Итак, в то морозное и сиверкое ноябрьское утро мальчик КоляКрасоткин сидел дома. Было воскресенье, и классов не было. Но пробило ужеодиннадцать часов, а ему непременно надо было идти со двора «по одному весьмаважному делу», а между тем он во всем доме оставался один и решительно какхранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, понекоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора. Вдоме вдовы Красоткиной, чрез сени от квартиры, которую занимала она сама,отдавалась еще одна и единственная в доме квартирка из двух маленьких комнатвнаймы, и занимала ее докторша с двумя малолетними детьми. Эта докторша была однихлет с Анной Федоровной и большая ее приятельница, сам же доктор вот уже с годзаехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент, и уже с полгода как отнего не было ни слуху ни духу, так что если бы не дружба с госпожоюКрасоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительнобы истекла от этого горя слезами. И вот надобно же было так случиться кдовершению всех угнетений судьбы, что в эту же самую ночь, с субботы навоскресенье, Катерина, единственная служанка докторши, вдруг и совсемнеожиданно для своей барыни объявила ей, что намерена родить к утру ребеночка.Как случилось, что никто этого не заметил заранее, было для всех почти чудом.Пораженная докторша рассудила, пока есть еще время, свезти Катерину в одноприспособленное к подобным случаям в нашем городке заведение у повивальнойбабушки. Так как служанкою этой она очень дорожила, то немедленно и исполниласвой проект, отвезла ее и, сверх того, осталась там при ней. Затем уже утромпонадобилось почему-то все дружеское участие и помощь самой госпожиКрасоткиной, которая при этом случае могла кого-то о чем-то попросить и оказатькакое-то покровительство. Таким образом, обе дамы были в отлучке, служанка жесамой госпожи Красоткиной, баба Агафья, ушла на базар, и Коля очутился такимобразом на время хранителем и караульщиком «пузырей», то есть мальчика идевочки докторши, оставшихся одинешенькими. Караулить дом Коля не боялся, с нимк тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней подлавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил впереднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердыеи заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.Коля грозно взглядывал на несчастного пса, и тот опять замирал в послушномоцепенении. Но если что смущало Колю, то единственно «пузыри». На нечаянноеприключение с Катериной он, разумеется, смотрел с самым глубоким презрением, ноосиротевших пузырей он очень любил и уже снес им какую-то детскую книжку.Настя, старшая девочка, восьми уже лет, умела читать, а младший пузырь,семилетний мальчик Костя, очень любил слушать, когда Настя ему читает.Разумеется, Красоткин мог бы их занять интереснее, то есть поставить обоихрядом и начать с ними играть в солдаты или прятаться по всему дому. Это он нераз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у нихразнеслось было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцамисвоими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордоотпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, стринадцатилетними, действительно было бы позорно играть «в наш век» в лошадки,но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никтоне смеет у него спрашивать отчета. Зато и обожали же его оба «пузыря». Но насей раз было не до игрушек. Ему предстояло одно очень важное собственное дело,и на вид какое-то почти даже таинственное, между тем время уходило, а Агафья,на которую можно бы было оставить детей, все еще не хотела возвратиться сбазара. Он несколько раз уже переходил чрез сени, отворял дверь к докторше иозабоченно оглядывал «пузырей», которые, по его приказанию, сидели за книжкой,и каждый раз, как он отворял дверь, молча улыбались ему во весь рот, ожидая,что вот он войдет и сделает что-нибудь прекрасное и забавное. Но Коля был вдушевной тревоге и не входил. Наконец пробило одиннадцать, и он твердо иокончательно решил, что если чрез десять минут «проклятая» Агафья не воротится,то он уйдет со двора, ее не дождавшись, разумеется взяв с «пузырей» слово, чтоони без него не струсят, не нашалят и не будут от страха плакать. В этих мысляхон оделся в свое ватное зимнее пальтишко с меховым воротником из какого-токотика, навесил через плечо свою сумку и, несмотря на прежние неоднократныемольбы матери, чтоб он по «такому холоду», выходя со двора, всегда надевалкалошки, только с презрением посмотрел на них, проходя чрез переднюю, и вышел водних сапогах. Перезвон, завидя его одетым, начал было усиленно стучать хвостомпо полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, ноКоля, при виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что этовредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворивтолько дверь в сени, вдруг свистнул его. Пес вскочил как сумасшедший и бросилсяскакать пред ним от восторга. Перейдя сени, Коля отворил дверь к «пузырям». Обапо-прежнему сидели за столиком, но уже не читали, а жарко о чем-то спорили. Этидетки часто друг с другом спорили о разных вызывающих житейских предметах,причем Настя, как старшая, всегда одерживала верх; Костя же, если не соглашалсяс нею, то всегда почти шел апеллировать к Коле Красоткину, и уж как тот решал,так оно и оставалось в виде абсолютного приговора для всех сторон. На этот разспор «пузырей» несколько заинтересовал Красоткина, и он остановился в дверяхпослушать. Детки видели, что он слушает, и тем еще с большим азартом продолжалисвое препирание.