Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

— Ха! Ты уж думал, я зря тебя сюда вытащила, а сама неприехала? — спросила она, незаметно подойдя к брату сзади.

Он обернулся, стиснул ее руки, с улыбкой поглядел на неесверху вниз.

— Балда, — сказал он с нежностью, подхватил тот еечемодан, что был побольше, свободной рукой взял сестру под руку. — До чегоя рад тебя видеть!

Он усадил ее в красную «лагонду», на которой всюдуразъезжал: он всегда помешан был на спортивных машинах, и у него была своя стех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы получить права.

— И я рада. Надеюсь, ты подыскал мне уютную гостиницу,я ведь серьезно тебе писала — не желаю торчать в какой-нибудь ватиканской кельесреди кучи вечных холостяков, — засмеялась Джастина.

— Тебя туда и не пустят, такую рыжую ведьму. Будешьжить в маленьком пансионе, это близко от меня, и там говорят по-английски, такчто сможешь объясниться, если меня не будет под рукой. И вообще в Риме ты непропадешь, всегда найдется кто-нибудь, кто говорит по-английски.

— В таких случаях я жалею, что у меня нет твоихспособностей к языкам. А вообще справлюсь, я ведь мастерица на шарады имимические сценки.

— У меня два месяца свободных, Джасси, правда, здорово?Мы можем поездить по Франции, по Испании, и еще останется месяц на Дрохеду. Ясоскучился.

— Вот как? — Джастина повернулась, поглядела набрата, на красивые руки, искусно ведущие машину в потоке, бурлящем на улицахРима. — А я ничуть не соскучилась. В Лондоне очень интересно.

— Ну, меня не проведешь, — возразил Дэн. —Я-то знаю, как ты привязана к маме и к Дрохеде.

Джастина не ответила, только стиснула руки на коленях.

— Чай пить пойдем к моим друзьям, не возражаешь? —спросил Дэн, когда они были уже в пансионе. — Я заранее принял за тебяприглашение. Они очень хотят тебя повидать, а я до завтра еще не свободен и мненеудобно было отказываться.

— Балда! С чего мне возражать? Если б ты приехал вЛондон, я свела бы тебя с кучей моих друзей, почему бы тебе здесь не свестименя со своими? С удовольствием погляжу на твоих приятелей по семинарии, хотяэто немножко несправедливо, ведь они все для меня под запретом — смотретьсмотри, а руками не трогай.

Она подошла к окну, поглядела на невзрачную маленькуюплощадь — мощеный прямоугольник, на нем два чахлых платана, под платанами тристолика, по одной стороне — церковь, построенная без особой заботы об изяществеи красоте, штукатурка стен облупилась.

— Дэн…

— Да?

— Я все понимаю, честное слово.

— Знаю, Джас. — Улыбка сбежала с его лица. —Вот если бы и мама меня поняла.

— Мама другое дело. Ей кажется, что ты ей изменил, ейневдомек, что никакая это не измена. Не огорчайся. Постепенно до нее дойдет.

— Надеюсь. — Дэн засмеялся. — Кстати, тысегодня встретишься не с моими приятелями по семинарии. Я не решился бы ни их,ни тебя подвергать такому искушению. Мы пьем чай у кардинала де Брикассара. Язнаю, ты его не любишь, но обещай быть паинькой.

Глаза Джастины вспыхнули очаровательнейшим лукавством.

— Обещаю! Я даже перецелую все его кольца.

— А, ты не забыла! Я страшно разозлился на тебя тогда,надо ж было так меня перед ним осрамить.

— Ну, с тех пор я много чего перецеловала, и это былоеще менее гигиенично, чем перстень священника. В актерском классе есть одинотвратный прыщавый юнец, у него не в порядке миндалины и желудок и премерзкопахнет изо рта, а мне пришлось его целовать ровным счетом двадцать девять раз,так что, знаешь ли после этого мне уже ничего не страшно. — Джастинапригладила волосы, отвернулась от зеркала. — Успею я переодеться?

— Можешь не беспокоиться. Ты и так прекрасно выглядишь.

— А кто еще там будет?

Солнце уже стояло так низко, что не грело старинную площадь,стволы платанов с облупившейся корой казались больными и дряхлыми, будтопораженными проказой. Джастина вздрогнула, ей стало зябко.

— Будет еще кардинал ди Контини-Верчезе. Имя это былознакомо Джастине, глаза у нее стали совсем круглые.

— Ого! Ты вращаешься в таких высоких сферах?

— Да. Стараюсь это заслужить.

— А может быть, из-за этого в других кругах тебе слюдьми приходится нелегко, Дэн? — проницательно заметила сестра.

— Да нет, в сущности. Неважно, кто с кем знаком. Ясовсем об этом не думаю, и другие тоже.

Что за комната, что за люди в красном! Никогда еще Джастинатак остро не сознавала, что есть мужчины, в чьей жизни женщинам нет места. Вэти минуты она вступила в мир, куда женщины допускались лишь как смиренныеприслужницы-монахини. На ней по-прежнему был помятый в вагоне оливково-зеленыйполотняный костюм, который она надела, выезжая из Турина, и, ступая по мягкомупунцовому ковру, она мысленно кляла Дэна — надо ж было ему так спешить сюда,напрасно она не переоделась с дороги!

Кардинал де Брикассар с улыбкой шагнул ей навстречу; ужеочень немолод, но до чего красив!

— Джастина, дорогая. — Он протянул руку сперстнем, посмотрел не без ехидства: явно помнит ту, прежнюю встречу; пытливовгляделся в ее лицо, словно что-то ищет, а что — непонятно. — Вы совсем непохожи на свою мать.

Она опустилась на одно колено, поцеловала перстень, смиренноулыбнулась, встала, улыбнулась уже не так смиренно.

— Ничуть не похожа, правда? При моей профессии мнесовсем не помешала бы мамина красота, но на сцене я кое-как справляюсь. Тамведь, знаете, совершенно неважно, какое у тебя лицо на самом деле. Важно,умеешь ли ты, актриса, убедить людей, что оно у тебя такое, как надо.

В кресле поодаль кто-то коротко засмеялся; Джастина подошлаи почтительно поцеловала еще один перстень на иссохшей старческой руке, нотеперь на нее смотрели черные глаза, и вот что поразительно: смотрели слюбовью. С любовью к ней, хотя этот старик видел ее впервые и едва ли что-нибудьо ней слышал. И все-таки он смотрит на нее с любовью. К кардиналу де Брикассаруона и сейчас отнюдь не испытывает нежных чувств, как не испытывала в пятнадцатьлет, а вот этот старик сразу пришелся ей по сердцу.

— Садитесь, дорогая. — И кардинал Витторио указалей на кресло рядом с собою.

— Здравствуй, киска, — сказала Джастина и почесалашею дымчатой кошке, расположившейся на его обтянутых алым шелкомколенях. — Какая славная, правда?

— Да, очень.

— А как ее зовут?