На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин

На следующий день появились листовки с предупреждением, что в случае убийства румынского солдата будет казнено 100 заложников, а за убийство немецкого солдата будет казнено 200 заложников, даже у самих оккупантов была такая градация… Убийство офицеров каралось еще строже. В первые дни оккупации куда-то забирали всех мужчин, которые им попадались на улице. Начались показательные казни, прямо на улицах людей вешали, расстреливали. Евреям предписывалось выходить на улицу только со специальными знаками, они обязаны были сдать все имеющиеся у них ценности. За неисполнение расстрел… За укрывательство евреев – расстрел… Я лично видел, как в ноябре через Пересыпь в сторону Николаева вели скорбные колонны евреев… Говорили, что на окраине, в Слободке, их собрали около 50 тысяч, причем это была сплошь беднота, у которой не было возможности уехать… Все они, конечно, знали о поголовном уничтожении евреев, цыган, душевнобольных, но все-таки надеялись, что их минует эта участь… Только потом мы узнали, что всех их уничтожили где-то за городом… Причем совершили это не немцы, а румыны…

– Чем занималась ваша семья во время оккупации, как выживали?

– Моему отцу тогда уже было под шестьдесят, его, конечно, не призвали, и он во время оккупации работал в коммунальном хозяйстве. Мама была вынуждена торговать на рынке, продавала какое-то барахло. Я поступил в ремесленную школу, и последний год работал автослесарем на заводе по ремонту автомобилей. Люди, чтобы как-то выжить, начали «крутиться»: открывались всякие мелкие мастерские, что-то продавали, отдаленно это время мне напомнил период «дикого рынка» сразу после развала СССР.

Страшное, мрачное было время… Не дай Бог кому пережить оккупацию. По вечерам из дома нельзя было выходить, и только слышались выстрелы… Особенно румыны начали зверствовать перед отступлением: всех мужчин, особенно молодежь, арестовывали. Вывели в открытое море баржу, заполненную военнопленными и арестованными и затопили… А в моей 87-й школе перед самым освобождением заживо сожгли около 100 человек… Делали это все румыны.

– Расскажите, за что вас посадили в концлагерь.

– Вся молодежь, в том числе и я, должна была отбывать трудовую повинность. Меня направили рыть каналы на Пересыпь, до нынешнего времени они не сохранились. Норма была 9 кубометров земли, а я был тогда слабый городской подросток, к такой работе непривычный, и сбежал домой. А примерно через неделю за мной пришел румынский солдат и отвел меня в концлагерь, который располагался в пригороде Одессы, сейчас там находится один из новых районов. В лагере я пробыл всего три дня, ничего, правда, не делал, но зато и не кормили почти. Там я воочию увидел, до какого состояния были доведены наши пленные. Это были полутрупы… Но мне крупно повезло, так как, сбежав с этих работ, я устроился на учебу в ремесленное училище, в нем, кстати, учился наш гениальный конструктор Королев, поэтому моей сестре через каких-то знакомых удалось добиться моего освобождения. Если бы не справка из этого училища, то еще неизвестно, чем бы закончилась эта история…

– Вы знали, что творится на фронте?

– Да, ведь мы с моим другом спрятали радиоприемник и изредка его слушали. Кроме того, мы читали листовки, которые иногда появлялись на улицах, слышали, что есть подпольщики и партизаны, но румыны с ними очень жестоко расправлялись. На Соборной площади регулярно были показательные казни, но я там ни разу не был, хотя люди ходили…

– Говорят, что румыны были еще хуже, чем немцы.

– Не могу такое утверждать. Я думаю, тут от конкретного человека зависит. Я видел румынских солдат: это были темные, забитые, абсолютно неграмотные люди. Многие из них даже сахара не видели, поэтому когда они только появились в Одессе, то сразу кинулись мародерствовать. Могли зайти куда угодно и забрать любую понравившуюся им вещь. Зато офицеры были лощеные, ходили со стеками, которыми лупили своих солдат. А в нашу квартиру определили на постой румынского офицера, которого я очень хорошо запомнил. Капитан Ион Попеску. Прекраснейший человек. Интеллигент, бывший учитель, он даже делился с нами своими продуктами, помог нам выжить… Так что люди бывают разные. Просто война ставит людей в такие условия, когда проявляются самые жуткие стороны характера, первобытные инстинкты.

– Когда вас призвали в армию?

– Когда освобождали Одессу, мы с моим другом Эдиком Ясинским, он жил в пустующем трехэтажном доме, сделали себе убежище. В полуподвальном помещении этого дома, под дощатым полом выкопали яму, землю выносили по ночам, а снаружи этот чуланчик был закрыт на висячий замок. Только так нам удалось избежать ареста, ведь румыны ходили по квартирам и забирали молодежь.

Помню, как мы увидели первого нашего солдата, он был в плащ-палатке. Какая у нас была радость! Сразу начали ловить предателей и пособников фашистов, а таких было много… Эдика сразу призвали в армию, он был старше меня на год, и уже в боях на Днестре его ранило. А меня мобилизовали только в июне 1944-го. Собрали нас человек шестьсот одесситов, все одного года, и отправили под Москву, в учебную часть, которая находилась недалеко от станции Косминино. Там нас обучали военному делу. Тяжело было… Весь наш одесский набор учили на пулеметчиков и минометчиков. Недолго, правда, всего месяц, но, думаю, что подготовили нас достаточно. Повезло, конечно, что нас хоть минимально подготовили, а не сразу бросили в бой… Меня обучали на наводчика батальонного 82-мм миномета. В умелых руках – это страшное оружие. Преподаватели были опытные, бывшие фронтовики, которые оказались на этой работе после ранений. Кормили там плохо. Когда только туда приехали и нам зачитали нашу курсантскую норму, то мы обрадовались: «У-у-у будем жить»! А как стали ее получать… Молодым, растущим организмам, конечно, нам не хватало. Дисциплина была очень жесткая, но как я сейчас понимаю, это было оправданно. Жили мы в огромных землянках, рассчитанных на целую роту. Нары в два яруса, солома, но это, конечно, были «царские» условия по сравнению с фронтовыми…

По окончании обучения нас переодели в новое обмундирование и отправили в Белоруссию, где уже заканчивалось ее освобождение. Поразило, конечно, что вся республика была в руинах, а выжившее население жило хуже нищих… В запасном полку мы не задержались, нас сразу отправили на фронт. Вместе с друзьями, Толя Лубинец из моего двора, Саша Гнатышин, Коля Сухопяткин, всего нас было четверо одесситов, попал я в третью минометную роту 339-го стрелкового полка 120-й гвардейской дивизии, 3-й ударной армии 2-го Белорусского фронта.

– Вам опытные солдаты помогали освоиться?

– Кому? На фронте детей нет. Там есть команды, которые нужно исполнять. Постоянный тяжелый труд и опасности. Каждый день, каждую минуту ты подвергаешься опасности быть убитым… Даже когда идешь справлять «естественные надобности», не знаешь, вернешься ли живым.

– Какой транспорт был в вашей роте?

– Кроме двух повозок, но они обычно были загружены минами, никакого другого транспорта в нашей минометной роте не было, поэтому со стволом миномета на плечах, с этой дубиной, которая весила девятнадцать килограммов, вместе с пехотой, потопали мы по Белоруссии и Польше. А я ведь был совсем пацан, весил 51 кг… В расчете было пять человек: трое несли части разобранного миномета, а еще двое несли по несколько мин. Связывали их ремнями за стабилизаторы, вешали через плечо, но сколько мы их могли унести, ведь каждая из них весила почти по пять килограммов. Зато стреляли ими… Помню, что при артподготовке в последнем наступлении мы за 10 минут из нашего миномета выпустили сто шестьдесят мин!..